Борджиа - [145]

Французский публицист Пьер Бейль придерживается мнения Гордона в своем Историческом и критическом словаре, опубликованном в 1697 и переизданном в 1702 году. Он подробно перечисляет все свои источники. Издание Жаком-Жоржем де Шофпье так называемого Дополнения, или Приложения в 1758 году, дополняет этот список — Гордон там упоминается среди авторов старинных источников, а Томази по-прежнему считается авторитетом, достойным доверия. Так же поступает Луиджи Антонио Муратори, знаменитый архивист герцога Моденского в Итальянских Анналах (1744–1749).

Стремясь к объективности в том, что касается источников, в самом повествовании авторы не могут сдержать своих эмоций. В век философов каждый пытается осудить преступления Борджиа и их презрение по отношению к нравственным принципам личности и общества в целом.

Проницательный Вольтер в своем Эссе о нравах (1756) подвергает сомнению тот факт, что Александр VI был отравлен, и даже то, что Борджиа вообще использовали яд. Однако, ничуть не смущаясь, он повторяет обвинение в инцесте по отношению к Лукреции и обвиняет Чезаре в преступлениях. Он признает, что некоторые поступки, считавшиеся естественными в то время, имели положительные последствия для Истории. «Александр VI оставил в Европе о себе память более одиозную, чем все нероны и Калигулы вместе взятые, потому что святость его сана делает его гораздо более виновным в его злоупотреблениях. Однако именно ему Рим обязан своим светским величием… Его сын потерял все, чего добился в результате своих преступлений, а Церковь пожинала их плоды…» Но что поражает, так это то, что Церковь тогда не подверглась нападкам: в связи с тем, что большинство князей, министров и военных не остались в накладе, преступления папы их совершенно не интересовали… Одураченный народ шел на богомолье. Сильные мира сего перерезали друг другу горло и грабили. Они считали, что Александр VI ничем от них не отличается, а Святым престолом называли средоточие всех преступлений.

Фридрих II Прусский, действовавший, подобно князьям эпохи Возрождения, с такой же бессовестной ловкостью, еще до своего восшествия на престол в 1740 году написал трактат Анти-Макиавелли, где он отвергает советы, даваемые флорентийским секретарем на примере Чезаре Борджиа. Теоретик Общественного Договора Жан-Жак Руссо заклеймил эксплуатацию человека человеком, но при этом считал полезным перечисление заслуживающих порицания поступков Чезаре — народ будет знать, какие злоупотребления могут совершать сильные мира сего, и сможет себя защитить. История Борджиа призывает граждан к бдительности.

Следовало ожидать, что историки и публицисты революционной эпохи будут придерживаться такой же точки зрения. Но когда прошла буря, стало модно размышлять над произведением Макиавелли. В предисловии к большому изданию в Париже, выпущенном в год VI республики, издатель Жироде очень сдержан по отношению к писателю, «который дает уроки деспотам, как бороться с народами и совершенствоваться в искусстве их порабощения». Но, читая его трактат, убеждаешься, что автор — «пылкий и просвещенный патриот». В «Рассуждении о первом десятилетии правления Тита Ливия» флорентиец рассматривает разные формы правления. Он отрицает существование сговора между религией и властью в государствах Церкви: «Рим, бывший когда-то центром мощного и великого государства, подчинившего себе весь мир, оказался во власти выборных старых монархов, из которых ни один не был в состоянии создать крепкое государство… Пусть судят о могуществе властителя, бывшего одновременно наместником Бога, священником, королем, священным законодателем, пророком, наделявшего и жизнью и смертью, связывавшего целые народы и каждого в отдельности неразрывными узами, которые он один имел право и власть разрубить по своему желанию! Пусть все увидят у ног его государей и императоров! В папской тиаре, с ключами святого Петра, со святыми дарами, он простирал свою длань и распространял свою власть почти по всей земле, раздавая народам новые, неожиданно открытые миры, и поэтому он — еще более могущественный, чем те же самые римляне, в чьем городе он жил и которому судьбой было уготовано снова стать столицей Вселенной!»

Макиавелли, осмелившегося осудить власть и преступления «Римского тирана», заклеймило всемирное духовенство, подчинявшееся папству. Французская республика смогла отомстить за него. Уничтожив могущество пап, она защищала при этом еще и интересы Италии, действуя подобно Макиавелли — по словам Жироде, его единственным желанием было достижение блага для своей родины через освобождение от национальных деспотов и чужеземных завоевателей. Его пример вдохновил Французскую республику. Необходимость обеспечения внешней безопасности «заставила нас, — продолжает издатель, — сначала захватить Рейн от его истока до устья и сделать его границей, сделать своими союзниками Голландию и Швейцарию и лигу республик от Базеля до Неаполя».

В свете этих соображений французам пришлось, конечно же, пересмотреть свое мнение о Макиавелли, но еще и о герцоге де Валентинуа. Они разделяют сожаления флорентийца, что «преждевременной была смерть нескольких удачливых разбойников и этого Александра и его ужасного сына». Ведь разве Чезаре не пытался уничтожить тиранию в светском государстве, которое он позже мог бы сделать свободным?