Большая семья - [48]

Варвара отошла к берегу и, упав на колени, застыла в позе безнадежного отчаяния. Арсей не сделал ни одного движения. Как завороженный, он глядел на нее, усилием воли удерживая дрожь тела, боясь обнаружить свое присутствие.

Тяжело вздохнув, Варвара повернулась лицом к реке и, обняв ноги руками, положила голову на колени. Она притихла. Из-за леса показался край ущербного месяца, белые холодные лучи осветили сутулую спину женщины. Варвара подняла голову и сказала ясным, полным страдания голосом:

— Боже мой!.. Что они со мной сделали!..

Она с трудом поднялась и нетвердой походкой побрела вдоль берега.

Недочет долго не мог уснуть. Он ворочался с боку на бок, пытаясь улечься поудобней. Старик крепко закрывал глаза, принимался даже храпеть, стараясь обмануть себя, но ничто не помогало. Сон не шел. Поняв, что не сможет заставить себя заснуть, Недочет вытащил табакерку.

Взошел месяц — тонкая струйка белого света, точно острая игла, проткнула камышовую стену куреня и заблестела на солдатской пуговке пиджака Недочета. Старик сбросил пиджак с ног — светлячок спрыгнул на колено, закопался в разорванной штанине.

— Вот, даже штаны залатать некому, — с горечью прошептал Недочет, рассматривая дырку. — Один-одинок… Так и помру бобылем…

Он вспомнил свою долгую жизнь, и ему стало жаль себя. Лучшие годы юности прошли в батраках — в тяжелом, изнурительном труде ради куска хлеба. Его не считали за человека и требовали, чтобы он раньше позаботился о лошадях, а потом уже о себе. Обида, как полая вода — песчинки, несла в сердце ненависть, откладывала, цементировала. Эта ненависть к угнетателям повела его в лес в годы гражданской войны за советскую власть, она была той благодатной почвой, на которой взошло, выросло и окрепло его сознание. Недочет в числе первых голосовал за колхоз, а в колхозе работал не покладая рук. У него не было семьи, но колхоз очень скоро стал его родным домом. Жена его, слабая, тщедушная Феня, рано скончалась, оставив двоих маленьких сыновей. Хилые, как и мать, они скоро умерли. Вторично жениться Недочет не сумел — не пришла, не повстречалась любушка-зазнобушка, не согрела сердце жарким взглядом. Односельчане любили Недочета, прислушивались к его словам, ценили меткие советы, но считали человеком не от мира сего, которому, дескать, непонятны земные, домашние радости. На самом деле это было далеко не так. Недочет тяжело переживал потерю родных. Жил он в низенькой хатке, но бывал в ней редко. Дни и ночи проводил среди людей. В работе, в хозяйской суете забывался.

Потребность быть среди людей, — жить их горестями и радостями особенно возросла в суровые партизанские дни. Недочет крепко привязался к храбрым людям своего отряда. Они не отступали перед врагом, всегда верили в победу. Недочет чувствовал себя членом коллектива — настоящим человеком, и жизнь, полная лишений, борьбы и опасностей, захватывала его, помогала забыть собственное одиночество.

На дворе за куренем послышались шаги. Потом открылась дверь, и на пороге, в облаке лунного света, появился Арсей.

— Иван Иваныч? — услышал старик вкрадчивый шопот. — Ты дома?

Недочет отозвался, пригласил Арсея войти. Арсей закрыл за собой плетеную дверь. Несколько секунд он стоял молча, прислушиваясь к глухим шорохам ночи, затем, нащупав свободное место, опустился на солому.

Недочет хорошо знал Арсея. По внешнему виду, по голосу он безошибочно мог определить его настроение. И теперь по долгому тягостному молчанию старик понял: с председателем творится что-то неладное. Но он не стал ни о чем расспрашивать, надеясь, что Арсей сам заговорит.

Арсей закурил, осветив тесный купол куреня.

— Надо бы Варвару отправить… — сказал он не то Недочету, не то самому себе.

— Куда отправить? — спросил Недочет.

— Не знаю куда… Есть же такие дома-больницы?.. — Он помолчал и потом решительно повторил: — Надо обязательно отправить. И как можно скорее. Может, человек вылечится.

«Уж не настращала ли его полоумная?» — подумал Недочет, пытаясь угадать, отчего дрожит глухой голос председателя.

Арсей прилег на солому.

— Накрыться чем-нибудь не найдется, Иван Иваныч?

Недочет укрыл Арсея пиджаком, под голову подложил стеганую фуфайку.

— Нездоровится, что ли?

— Нездоровится. Трясет. Наверно, лихорадка… Я у тебя заночую, Иван Иваныч. Не возражаешь?

— Милости просим, Арсей Васильич. И поскорей усни. Сон — лучшее лекарство от всех недугов. Утром здоровехонек будешь. Все, как рукой, снимет. Спи, а я посижу, табачку понюхаю.

Но Арсей не мог спать. Едва закрывал он глаза, как перед ним возникал образ Варвары.

— А что, Иван Иваныч, — сказал Арсей, — ежели я отпрошусь работать агрономом?

Недочет, прежде чем ответить, подумал.

— Не можешь ты этого сделать, Арсей Васильич, — сказал он убежденно. — Никак не можешь!

— Почему?

Старик опять подумал.

— Потому, что руководителем народ тебя поставил.

— Ну и что же? Люди поймут… Я добьюсь, чтобы меня райком послал работать по специальности. Что ты скажешь?

Недочет не спешил с ответом. Надо было сказать что-то сильное, что образумило бы молодого человека, вернуло бы его к сознанию своего долга.

— А ежели отпросишься, последним подлецом будешь.