Большая семья - [49]

— Что?.. Подлецом?.. Как это понимать?

— А как хочешь, так и понимай. Порядочный человек будет дорожить доверием людей.

Арсей приподнялся на локте.

— Иван Иваныч… — сказал он, и Недочет уловил в голосе Арсея волнение. — Я считаю тебя близким человеком, ценю больше всех твое слово. И потому хочу, чтобы ты меня понимал. Чтобы ты понял, как мне трудно. Очень трудно — словами не выразить. Не охвачу я все… Не охвачу… И, должно быть, не верю в себя…

— Люди в тебя верят, — остановил его Недочет. — А это больше, чем ты сам. Это — все!.. Потому что, ежели наши люди верят, они горы своротить могут. Что от тебя требуется? Быть честным и самому верить в народ. Все остальное придет. И тогда все будет так, как и надо тому быть.

Арсей снова лег навзничь, и Недочет заботливо укрыл его ватником.

— Твое дело людьми управлять и веру в них поддерживать, — продолжал Недочет. — И дело пойдет, поверь моему слову. Рука у тебя крепкая. И талант имеется, скажу прямо. Все налицо. Только не надо твердость терять…

Он понюхал табак, протянул табакерку Арсею.

— Хочешь, нюхни на сон грядущий.

Арсей отказался. Недочет прилег рядом, подложил под голову руки.

— Эх, Арсей Васильич, в большое время, дорогой мой, живем мы, скажу я тебе откровенно.

Арсей лежал с закрытыми глазами.

— Куда еще больше?.. Война, разруха…

Недочет будто не слышал слов молодого друга. Старик смотрел в темный потолок куреня, на котором, как в небе звезды, блестели капельки лунного света, и говорил, точно с самим собой:

— Большевистская партия руководила нами в эту войну. Без этого руководства погибли бы мы, все погибли бы, как пить дать!.. И, может быть, с храбростью, с доблестью, а сложили бы мы свои головушки; и кто знает, на сколько закатилось бы русское солнышко!..

Арсей пытался слушать Недочета, но усталость брала свое. Медленно погружался он в забытье, а ровный, певучий голос Недочета звучал, как далекий звон колокола:

— Я вот помню, прямо вижу какой была Зеленая Балка после первой мировой войны. Немца тогда в нашей деревне и в помине не было. И хатки целы были, а долго-долго не могли мы из нужды выкарабкаться. О колхозах тогда мы еще и не слыхали. Стало быть, каждый был сам по себе. Иной правдами и неправдами вырывался вперед, но таких случалось мало. Другой с трудом, кое-как перебивался с хлеба на корку — таких было много. Каждый сам по себе дрался с нуждой, и многих нужда одолевала. А теперь мы боремся не в одиночку. Теперь у нас коллектив. А это — великая сила! И вера в эту силу у крестьянина большая и справедливая. Не то что раньше. Раньше, сказать по чести, между нами по секрету, с трудом верилось — сомнение часто разбирало. Вот хоть взять меня грешного. Записался я, помню, в колхоз, а самому страшновато, непривычно. Все равно, что старую душу из тебя вынули, а новую, необжитую вставили, и ты не знаешь, в ладах ли будешь жить с этой новой душой. Вот так было… А теперь только лиходей не сознает, что без колхоза хлебнули бы мы горя, заклевала бы нас нужда поодиночке. Заклевала бы всех. А в колхозе мы и нужду, как самого немца, разобьем и поставим на колени. И опять зажиточной жизни добьемся. Еще лучше заживем, Арсей Васильич, так заживем, как не жили мы даже до войны!..

Он замолчал, прислушался. Арсей спал. Дыхание его было ровным, спокойным. Недочет ближе пододвинулся, посмотрел, хорошо ли укрыт председатель колхоза, и ласково сказал:

— Спи, сынок, спи… Завтра взойдет солнышко, согреет тебя, милый, своим теплом, и ты забудешь об этой ночи. Спи, сынок…

Неторопливо и степенно он закрутил усы, расправил бороду и, чувствуя близость родного человека, счастливо улыбнулся и закрыл глаза.

18

Против ожидания, погода испортилась. Темные тучи нагрянули из-за леса и поползли по балке, цепляясь за верхушки Белых гор. По выгону гулял зябкий ветер, шелестел в камышовых поветях куреней и землянок. Пошел мелкий дождь.

Работала только тракторная бригада. Посеяли овес и ячмень. Недочет был доволен, что зерно брошено в грязь: быть богатому урожаю. Такое начало сева старик считал хорошим предзнаменованием.

После сева ранних трактористы снова работали вместе. Они поднимали землю под яровую пшеницу. Это было нелегко. Грязь мгновенно налипала на лемехи, набивалась между шипами колес. Прицепщицам — Зине Медведевой и Наде Бережновой — хлопот было много. Очистив лемехи, они бежали к колесам. Когда девушки выбивались из сил, трактористы сажали их за руль, а сами принимались за их работу.

Однако на ночь тракторы останавливались. Ночью работать было невозможно. К тому же вечером дождь усиливался. Косой от ветра, он слепил глаза.

На ночь трактористы останавливали машины у заправочного пункта. Спали в вагончике, который из досок сбили плотники. Перед сном под дробный стук дождя мечтали. Мечтали о будущем.

Иногда Антон играл на гармошке. Играл он хорошо — протяжные, задушевные песни, которых знал много. Гармонь нежно жаловалась, охала, вздыхала, всхлипывала, а с ней вздыхал и тракторист. В такие минуты видел он перед глазами лицо с веснушками, вокруг которого огненным веночком горели рыжие завитушки волос. И вспоминалась первая встреча.