Большая починка - [43]
Дедушка Помазанцев ужаснулся: надо же, обо всем знают! И поспешно вступил в разговор.
— Не насовсем, товарищ капитан, не насовсем, — он поднял три пальца, — только на три месяца.
— Ну, значит, будет время подумать, — усмехнулся капитан Терехов. — До свидания, желаю успеха.
Домой дедушка Помазанцев возвращался довольным, что беда, грозившая его дому, миновала, злым, потому что сразу не раскусил Курта Миллера и тем навлек беду на своего внука Лешу. Эх, Лешка, Лешка, ну, кто, кто ему прибавит ума?..
Дедушка Помазанцев взялся за щеколду калитки и замер. Ему показалось, что он слышит во дворе какие-то голоса. Но ведь дома один внук? С кем же он разговаривает? Дедушка Помазанцев приоткрыл калитку и остолбенел: вся дворовая лужайка, качели, карусель, крыльцо, лестница, ведущая на сеновал, были усыпаны ребятами в красных галстуках. Посреди зеленой лужайки стояли двое — его внук Леша и председатель Воронок. Один — понуря голову, другой обрушивал на эту голову гневные слова.
Дедушка Помазанцев тихонько вошел и увидел вожатого Долгого, заводского парня, которого знал с малолетства.
— Это… Чего это тут? — шепотом спросил он у Долгого.
— Это? — Долгий спросил неожиданно громко, так, что дедушка Помазанцев вздрогнул, а все красные галстуки обернулись на голос вожатого. — Это большая починка, дедушка. Ребята исправляют вашу ошибку.
РАССКАЗЫ
СЫН ЧЕКА
Но сперва о Левше, а потом о его сне.
Одно время Левша, Черноволосый, кудрявый человек лет двенадцати, был мелким карманным воришкой. Прилагательное «мелкий» в данном случае не следует понимать буквально. Когда мелкому воришке попадалась крупная добыча, он не брезговал ею.
Какого он рода-племени, где жил до того, как попал в Белокаменную, Левша не знал. Хотел бы, но как узнаешь? Вот и рос, как трава растет, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь, питаясь подаянием, а когда голодающие сограждане, подтянув животы, стали отказывать ему в этом, перешел на самообслуживание, стал обшаривать карманы этих самых сограждан.
Был он худ, глазаст и смел. От смелости удачлив. Свои грозили: «От кожаных держись подальше, застукают — пропадешь!» А он плевал на угрозы. В карманах тех, кто носил кожанки, водились те же деньги, а улов всегда бывал богаче, потому что кожаные никогда не берегли своих карманов. Как же, комиссары, разве осмелится кто «пощупать»? А Левша осмеливался — «щупал», заказывая самому себе, как попугаю, «счастье». И если вытаскивал «пустой номер», не шибко огорчался. В других карманах могли оказаться более удачливые «номера».
Раз в трамвае Левша «наколол» кожанку и разжился кое-какой мелочью. Вылез, оглядел исподлобья окрестности и побрел, смекая, какую часть «выручки» пустить на еду, а какую на курево. Вдруг кто-то крикнул:
— Эй, малец-оголец!
Левша оглянулся, и ноги, приученные бежать при первой опасности, тут вдруг приросли к месту: к нему шла обобранная им кожанка. Шла и широко улыбалась. Но Левша не растаял. Он давно уже не верил улыбкам. Сколько раз у него на глазах, прежде чем до полусмерти избить карманного воришку, «палачи» улыбались своим «жертвам».
Кожаный человек остановился и сунул руку в карман. Душа у Левши ушла в пятки. «Ну, вот, — обожгла мысль, — достанет наган и…»
От страха Левша нервно засмеялся и вспотел.
Кожаный вынул руку и… достал папиросный коробок. Левша ладошкой смахнул со лба пот.
— Чего надо? — грубо спросил он, злясь на себя за недавний страх.
Кожаный папироской пощекотал в усах.
— Москву знаешь?
— Ну, — кивнул Левша.
— А я совсем нет, — развел руками кожаный. — У тебя время есть?
Нашел о чем спрашивать! Время было единственным, чем Левша обладал в избытке. Найдись на него покупатель, и Левша стал бы самым богатым человеком на свете. А что, может быть, нашелся, вот этот, в кожанке?
— Ну, есть, — сказал Левша. — А что?
— Проводить можешь?
— За так? — Левша скривил рожицу.
— За деньги, — сказал кожаный, скользнув глазом по драной одежке Левши. — На пуговицы вполне заработать можешь.
Насмешку кожаного Левша пропустил мимо ушей. Он не буржуй какой, чтобы ходить в пальто, застегнутом на все пуговицы. Запахнул полу за полу и спросил:
— Куда надо?
— На Лубянку, — сказал кожаный. В ушах у Левши застучало: «На Лубянку… Самое чекистское место… Подвох… Бежать…» Но ноги опять не повиновались ему.
Испуг Левши не ускользнул от кожаного.
— Забоялся? — спросил он. — А я-то думал, Лубянки одна контра опасается.
— Я не контра, — снова смелея, огрызнулся Левша.
— Тогда веди.
— Айда.
По нелюдной Тверской спустились к Охотному ряду с пустыми лабазами и мимо гостиницы «Метрополь», опоясанной балкончиками, вышли к Лубянке.
Пылило лето. По булыжной площади громыхали ломовики на тощих клячах. Вопросительными знаками восседали на козлах извозчики, стреляя в прохожих голодными глазами: выискивали седоков.
У входа в красивый дом кожаный остановился. Пошарил по карманам и восхищенно свистнул:
— Ловко работают мазурики. До гроша выгребли!
Левше стало неловко. Он понурил голову и утопил глаза в пыли.
Кожаный истолковал его жест по-своему. Скользнул глазом по латаной-перелатаной обувке мальчика и сказал:
