Болото с привидениями - [9]

На болотную дичь, на уток, бекасов, дупелей, лысух, ездил он до знакомства со мной редко. Вблизи Москвы болотной дичи маловато, приходилось мотаться в глубинку, да еще на ночь глядя. Охота порой выпадала трудной. Поехали мы однажды с ним на Мещёрские болота. Топь была вязкой на Мещёре, охота с легавой морочливой, утомительной, он оступился и упал. Промок, заболел. Остался у него осадок с той поры. Невзлюбил Мещёру. А зря. Но все решает случай… Однажды на весенней охоте на шатурских карьерах и болотах он перевернулся в лодке поздней осенью и чуть не утонул. Шест выпал из рук и уплыл метров на десять… Он стоял в воде по шею, был в шоке. Уронил на дно свое знаменитое ружье «Пипер Байярд». В нем тотчас угасли все жизненные силы. Он стоял и мысленно прощался с миром. Глаза его были на уровне воды, подернутой ряской. В кустах торопливо пробежал в пяти метрах погоныш. Его хохолок был выше головы Нагибина. И он решил, что это конец, судьба. Мысленно он прощался с миром. Нужно было проложить свой путь в мир потусторонний и понять, что его ждет. Человек не может просто слепо уйти, он должен создать спасительную иллюзию. Бог не поможет. Он не верил в Бога. Я знал, как важно человеку подготовить себя и на что-то опереться. Пусть это будет легенда. Человек сам прочерчивает свой последний Путь. Нужна внутренняя опора для отлетающего духа. В такие минуты важно не впасть в панику. Приготовиться к «отлету» внутренне. Включить все силы подсознания и обратиться к себе. Или любимой звезде. Он любил, сидя на берегу озера у костра, рассматривать звездное небо. Он мысленно заранее не раз готовился к «отлету». А тут случилось все так быстро, что он даже забыл имя своей любимой звезды. Прощаясь с миром, он первым делом убил в себе желание выжить. Он не барахтался, не кричал, не звал на помощь — и только поэтому не увяз в болоте. Момент прощания с миром был ему очень дорог. Это был торжественный миг. Он даже не крикнул в темноте и не позвал меня. Слитность с природой всегда волновала его. «Болото — это то, что нам нужно, — сказал он себе. — Я стану камышом!» Зорька давно кончилась, болото погрузилось во тьму, тоскливо прокричала выпь. Но ей никто не ответил, и она стыдливо умолкла. И тут выглянул месяц. Все кругом ожило, заблистало, стебли камыша, отяжелевшие от росы метелки, покрытые бисером. Кусты рогозы строго и четко темнели на воде, как сломанные ятаганы. Я медленно подвигался по плавням. Было странно, что мой напарник молчит. Я знал то место в болоте, где он стоял, я приметил его по выстрелам, по едва заметным вспышкам пламени из стволов на закате, когда он стрелял по уткам. Место выстрела заметно по легким, тотчас относимым ветром сизым облачкам дыма от пороха. У меня наметанный глаз. Я видел, куда упали две сбитые им шилохвости и чирок. Чутьем я знал: Нагибин жив! И вдруг я увидел блеснувший в лунной полоске, как лезвие сабли, мокрый осиновый шест от его каюка с синей меткой на конце. У этого шеста был легкий характерный изгиб на конце. Я оттолкнулся шестом, выплыл на чистинку и вдруг увидел Нагибина. Он смотрел на меня как на привидение, даже не смаргивая. Вернее, не смотрел даже, потому что в его глазах не было поиска. Не было смысла, желания, мольбы. Просто в них блеснуло отражение холодного лунного света. Наверное, я показался ему призраком, перевозчиком в царство Аида чудаком Хароном. Он был в полнейшем шоке. Он что-то промычал невнятно в ответ на мои слова. Он страшно замерз. Он был жив не рассудком, не желанием, а инстинктом. Я развернул каюк кормой, перекинул веревку и просунул под руки Нагибина со стороны кормы, так чтобы он оказался едва на весу, прикрепил веревку к деревянной банке и стал буксировать его неспешно к берегу. Но перед этим я воткнул на месте его катастрофы в дно шест. И мы подвигались медленно к берегу. Он молчал. На другой день я достал багром со дна его ружье, отмыл, просушил, и через сутки мы охотились снова на этом болоте. Но что было в ту ночь на берегу, он просил меня никогда никому не рассказывать. Он имел в виду тайну «возврата», его душевные муки. Я разрезал ножом испачканную в болотной каше одежду, растер его водкой и заставил выпить стакан «Столичной». Потом я переодел его в свой запасной свитер и отдал ему куртку. Надел на него свои брюки, оставшись в спортивных черных трико. А затем потащил к ближайшему стогу. Я развел костер из сухого плавника. Водка вернула его к жизни. Он сидел у костра и хохотал как полоумный, раскачиваясь из стороны в сторону. Эти движения он делал чисто подсознательно и пел как шаман. На базе у меня остались еще одни, запасные спортивные брюки в рюкзаке и рубаха, пара портянок. В ту пору продавались трикотажные костюмы за пять рублей. Сколько раз они выручали меня. До охотничьей базы было километра два. Я страшно устал. Я надел сверху еще одну рубаху, зажарил на костре три утки, мы поужинали, выпили еще по стопке, и я заснул как убитый в стогу. Мы лежали спина к спине. Я согревал его всю ночь. И он уснул. А утром проснулся как ни в чем не бывало, уже на рассвете. Солнце давно выстало. Утиный лет почти кончился. Речи не могло быть, чтобы лезть в болото. Я перегнал свой челн на базу, а он пошел берегом. Он ни за что не хотел плыть со мной. Потом егерь перегнал его каюк. Утки, сбитые накануне вечером, отыскались утром. Запасные патроны были у нас на берегу, в машине возле базы. Как ни странно, Нагибину было очень важно вернуться сюда, в это чертово болото, в качестве победителя и доказать, что он выше страха перед тайными болотными силами. Мы отсыпались весь день на базе, а потом вернулись опять под вечер, на зорьку, к покинутому нами стогу. Мы крепко выпили, и он отмяк, порозовел, сидя у костра, но совершенно не пытался вести разговор об охоте… Тема охоты и дичи на этом болоте стала табу. Он говорил о даме его сердца. Он сам пытался отвлечься. Чудом он не схватил в ледяной воде воспаление легких. Вытащить его на глубине было нелегко: слишком грузен был телом, сапоги полны воды, враз их не скинешь, тянут, как гири. Эта сцена снилась мне много раз. Но нам везло.