Болото с привидениями - [7]

С первого октября на лесных площадках «Озерного» можно было стрелять с вышки подсвинков и европейских оленей. Они выходили часов в шесть к помостам, куда загодя насыпали зерно, кукурузу, вареный картофель в кормушки. Путевка на подсвинка стоила тридцать рублей. Олень — шестьдесят рублей. Взрослую свинью или кабана стрелять запрещалось. Эта охота напоминала стрельбу в тире. Вы стреляли стоячего на месте зверя с сорока шагов. Правда, под определенным углом: сверху вниз. И, как ни странно, для некоторых охотников это составляло сложность — они мазали, беря на мушку зверя «под обрез». Пуля попадала в помост. Куда проще было выстрелить под лопатку. И все же такая охота доставляла удовольствие в пору осени, когда снег еще не выпал и загонная охота запрещена. Провести час на вышке было удовольствием. Звери выходили на кормушку, можно было наблюдать за ними, не торопясь с выстрелом. А впереди был чудесный вечер в огромном и совершенно пустом каменном «доме Полянского», где были две огромные спальни с кроватями из красного дерева, зала с великолепным камином. Но отопление в этом доме не удосужились провести. Холод в спальнях был, что называется, бодрящий. Я два раза засыпал на медвежьей шкуре прямо у камина, подстелив телогрейку. Номер стоил в сутки три рубля. Включая дрова. В вашем распоряжении были четыре места. Две кровати. Обеденный зал. Не знаю, сохранились в этом номере подаренные Юрием Марковичем охотхозяйству книги. Я привез две полки. Мы охотились с ним в «Озерном» пять раз. Сюда мог попасть на охоту любой советский человек, но добраться было трудновато. Никто из егерей не знал, что приехал со мной охотиться Юрий Нагибин. Они не читали его книг, а он не любил афишировать себя. Я выписывал путевку на охоту загодя в «Птицепроме» на себя. Меня знали как охотничьего писателя. Это была отменная рекомендация для чиновников. Охотничьих писателей чиновники в те дни уважали. Я мог взять на охоту одного спутника и вписать его в свою путевку. Ни Вячеслав Шугаев, ни Дмитрий Жуков, ни оргсекретарь нашей «Московской писательской организации» Виктор Кобенко никогда не охотились в «Озерном». Их не приглашали туда. Нагибин хохотал, все это забавляло его. Он говорил егерям в «Озерном», что он трубач, играет в оркестре в московском ресторане.

5

Юрий Нагибин не любил шумных компаний, не любил ездить с собратьями по перу на охоту, особенно зверовую, где редко удается выстрелить по зверю и все сводится к системе обкладывания зверя егерями в квартале, загоне, в долгом процессе расстановки стрелков. Потом долго ждешь первых окриков загонщиков. Все становится немного театральным, стрелки расставляются по местам, процесс затягивается томительно долгим выжиданием. Стоишь на номере в лесу один, курить нельзя, поговорить не с кем, сойти с места не смей. Это страшно утомляло и расхолаживало Нагибина. Однажды на лосиной охоте он не утерпел всей этой тягомотины обкладывания зверя, вспыхнул, сел в машину и поехал домой. Дележка зверя, рубка мяса на куски по долям вызывала у него брезгливое отвращение.

— Это гастроном в лесу, — сказал мне однажды Нагибин, наблюдая за дележкой, за тем, как писатели ревностно забирали свою «долю», бережно и трепетно укладывали в рюкзак, кутали в целлофан. Даже ноги лося. На холодец.

— Получение долей мяса зверя — это нечто криминальное, противоестественное на природе, — сказал мне Нагибин после одной из зверовых охот. — Им важно получить на халяву кусок лосятины, печень. Но они же не стрелки, у них руки дрожат от жадности и старости. Кобенко не стрелял по зверю никогда, сколько я его помню, — сказал Юрий Маркович. — Но рюкзак его полон всегда. Разве он охотник? Он едок! Стрелку важно хладнокровие, отстраненность. Стреляешь ведь не в зверя, а на опережение его, в пространство, а значит, в вычисленную иллюзию. А у этих людей иллюзий нет, они все материалисты-марксисты. Дай мяса парторгу, секретарю, и все тут!

Нагибин боялся как огня разговоров о литературе, о редакциях, просьб помочь молодым писателям.

— Бурьян прорастет сам, — сказал он мне однажды на охоте. — Хороший сорт картофеля пробьется даже через глину и будет еще вкусней от земляных страданий, мучительных усилий. Кривое дерево дает самые вкусные яблоки…

Охота была важна ему как некий уход от надоевшей ему действительности в параллельный мир, в мир смещения меридианов духа. Ему очень важны были качество и объемность, цветистость удаления от писательского кабинетного стола. Ему нужно было уйти в иной мир, мир дикой природы, неказистых егерей, молчаливых мужиков. Индивидуалист, барин, как назвал его Виктор Кобенко, Нагибин не скрывал свой выращенный в дачных условиях аристократизм и открыто критиковал писательское начальство. И вдруг, как приступ ностальгии, как припадок тоски, как жажда очищения, в нем вспыхивало желание «окунуться в природу», «уйти в народ», как выразился он в тот день.

6

У Юрия Марковича было три ружья. Он гордился ими и держал в дорогом шкафу на замке. Обычно он ездил на уток с двустволкой марки «Грейфильд» двенадцатого калибра. Иногда прихватывал бельгийку марки «Пипер Байярд». Правый ствол «Байярда» был по качеству сверловки «полный цилиндр» — проще говоря, форма идеальной трубы, то есть без сужения в конце ствола для кучности и дальности боя. Это сужение у ружейников называется «чок», «получок». «Чок» создает легкое торможение газов, подпор, что повышает давление и кучность боя. Нагибин обожал говорить о таких тонкостях и особых статьях ружей, часто хлопал ладонью по дульному срезу и показывал мне четкий розовый отпечаток на ладони.