— Книга писателя — это всего лишь оболочка червя-шелкопряда, в котором живет несколько сущностей, — сказал мне однажды на охоте Нагибин. — Порой эти сущности меняются на дню по несколько раз. По сути дела, писательство — это временное состояние духа, объясняемое причинами эндогенными. Писатель сам мучительными усилиями раздувает в себе вулкан, а извержения лавы порой все нет и нет, летит только пепел, валит дым. Но очень хочется, чтобы тебя назвали Везувием.
Нет ничего страшнее для писателя, чем затворничество на даче, отрыв от жизни. Юрий Маркович все реже бывал в Москве, провинцию не жаловал, выискивал героев рассказов в круизах на Соловки, в Кижи, в круизах по Волге. Жил неделями в каютах люкс. А я все звал и звал его на охоту. Ждал поры пробуждения тяги к «охоте по перу». Порой он все же окунался в охоту как в некую очистительную прорубь. Но затем уходил в дачный быт. Мне казалось, что он начинал свои страдания в литературе в поисках самого себя. Он раздваивался, расслаивался, пытался перевоплотиться в простого мужика, проникал в жизнь. Начинал ведь с «деревенских» рассказов. Понимал, что в русской деревне народ общительнее горожан, приветливее, открытее. Но все же про деревню писать не хотел. Не писал и охотничьих рассказов.
Я написал рассказ о том, что он пережил наедине с самим собой, стоя по горло в ночном болоте. Стоило ему шевельнуться, ступить с кочки — и вмиг захлебнулся бы болотной жижей. Его спас рельеф дна. Пустяк. Рисунок болотного «окна жизни». Приготовления к «отлету» прошли бесследно.
Член нашего охотничьего коллектива Петр Васильевич Палиевский, заядлый «утятник», мастер стрелять бекасов из-под легавой собаки Гарт, однажды сказал мне на охоте:
— Нагибин не был книжным червем, не был мастером композиции, в его рассказах нет вибрации, концовки расплывчаты, герой остается таким, каким был в начале рассказа, он не проходит магический пласт преломления, не одолевает препятствий, которые могли бы нарастить его духовную глубину и дать прозреть. Все мы слепцы, но в рассказах мы пытаемся подарить своим героям прозрение… Мы не щадим их, кромсаем, высмеиваем, а потом сами живем этими прозрениями. Наши герои всегда лучше нас.
А на следующий год, в сентябре, мы снова отправились в то роковое болото на охоту. Но он уже не садился в каюк, стоял в кусте осоки метрах в двадцати от берега. Но то роковое место отыскал тотчас же. И стрелял удачно, хладнокровно. Сбил трех уток и вышел на берег. Стал разводить костер. Дичь была ему не нужна. Он редко привозил домой трофеи. Да и готовить было некому. Отдавал соседке по даче. Но в кабинете его было чучело шилохвости в полете. Он сбил эту шилохвость в нашу первую поездку на шатурские болота.
