Близость - [83]

– Эллис? Эллис, ты где? – Вероятно, перед этим она безуспешно пыталась ее вызвонить.

– Ладно, ладно! – быстро сказала я. – Оставьте цветы и ступайте прочь обе!

Однако мать оказалась быстрее меня. Она вышла в холл и увидела служанок около моей двери:

– В чем дело, Эллис? Маргарет, ты уже вернулась?

Затем послышались шаги вверх по лестнице. Эллис повернулась от меня и сказала, мол, мисс Маргарет спрашивает про цветы, мэм. Цветы? Какие еще цветы? – отозвался голос матери.

– Да не важно, мама, пустяки! – крикнула я. Эллис с Вайгерс все еще в нерешительности топтались у двери, и я настойчиво повторила: – Ступайте прочь! Ступайте же!

Но мать уже стояла за ними, загораживая путь. Она посмотрела на меня, потом на стол. О, какой чудесный букет! – сказала она и снова перевела глаза на меня. Что случилось? Почему я такая бледная? Почему в комнате так темно? Она приказала Вайгерс зажечь лампу от каминного огня.

Ничего не случилось, сказала я. Мне жаль, что я побеспокоила девушек из-за собственной нелепой ошибки.

– Ошибки? Какой еще ошибки? – спросила она. – Эллис?

– Мисс Прайер говорит, что не знает, кто принес цветы, мэм.

– Не знает? Как ты можешь не знать, Маргарет?

Да я знаю на самом деле, ответила я, просто у меня из головы вылетело. Я сама и принесла цветы… ну да, сама и принесла. Я смотрела в сторону, но почувствовала, что взгляд матери стал острее и пристальнее. Наконец она что-то шепнула служанкам, и те тотчас удалились. Потом она шагнула в комнату и закрыла за собой дверь. Я вся внутренне сжалась: обычно мать заходит ко мне только поздно вечером. Она осведомилась, что за дичь со мной творится. Да ничего со мной не творится, сказала я, по-прежнему не глядя на нее; просто вышло дурацкое недоразумение, и все. Ей незачем оставаться здесь. Мне нужно переобуться и переменить платье.

Я повесила плащ на место и нарочно уронила перчатки – подняла их и снова уронила.

Что значит «недоразумение»? – нахмурилась мать. Как можно купить такие цветы – и забыть? Чем у меня голова занята? И потом – чтобы так нервничать в присутствии служанок…

Я вовсе не нервничала, ответила я, но сама услышала, как дрожит мой голос. Мать подступила ближе. Чтобы она не схватила меня за руку, я быстро обняла себя за плечи и отвернулась. Но тогда я увидела прямо перед собой цветы, опять ощутила их аромат, ставший сильнее прежнего, и повернулась обратно, прочь от них. Если она не уйдет, я расплачусь, подумала я. Или ударю ее!

Но мать уходить не собиралась.

– Тебе нехорошо, Маргарет? – спросила она и, не дождавшись ответа, сказала: – Да, ты нездорова…

Она такое предвидела, заявила мать. Мне вредно проводить столько времени вне дома. Мне нужен покой, а я делаю все, чтобы моя болезнь вернулась.

– Но я совершенно здорова, – возразила я.

– Здорова? Да ты бы прислушалась к собственному голосу! Как истерически он звучал, когда ты разговаривала с горничными! Они наверняка сейчас шепчутся на твой счет…

– Я не больна! – выкрикнула я. – Я полностью излечилась от нервного расстройства и теперь совершенно здорова. Все так говорят! И твоя миссис Уоллес тоже!

Миссис Уоллес просто ни разу не видела меня в подобном состоянии, ответила мать. Не видела, как после поездок в тюрьму я возвращаюсь бледнее смерти. Не видела, как ночами напролет сижу за письменным столом в чрезвычайном нервическом возбуждении…

Услышав последние слова, я поняла: несмотря на всю мою осторожность, несмотря на все мои старания сидеть в своей комнате тише мыши, мать неусыпно следила за мной, как мисс Ридли и мисс Хэксби следят за арестантками.

Я всегда плохо спала, сказала я; даже до папиной смерти, даже в детстве. Бессонница ничего не значит – и вообще, хлорал прекрасно от нее помогает. Ухватившись за случайное слово, мать сказала, что просто я с детства избалована. Она доверила меня заботе отца, и он меня распустил, изнежил своим бездумным потворством – вот почему я не знаю удержу в своем горе.

– Я всегда это говорила! И вот теперь должна смотреть, как ты упорно загоняешь себя обратно в болезнь…

– Если ты не оставишь меня в покое, я действительно заболею! – выпалила я, после чего стремительно отошла от нее и встала у окна, подавшись лицом к самому стеклу. Не помню, что еще она говорила: я не слушала и не отвечала.

Наконец мать сказала, что я должна спуститься к ней в гостиную; если не явлюсь через двадцать минут, она пришлет за мной Эллис. Затем она удалилась.

Я смотрела в окно. В лодке на реке какой-то человек бил кувалдой по железному листу. Его рука поднималась и падала, поднималась и падала. Из-под бойка брызгали искры, но звук удара на секунду запаздывал: кувалда успевала вновь взлететь, прежде чем доносился глухой металлический стук.

Я насчитала тридцать ударов и пошла к матери.

Она ничего больше мне не сказала, но я заметила, что она цепко оглядывает меня в поисках признаков нервной слабости, и постаралась таковых не выказать. Позже я читала ей «Крошку Доррит», очень ровным голосом, а сейчас, притушив лампу, вожу пером по бумаге столь осторожно (даже хлорал не лишает меня осторожности), что мать ничего не услышит, если вдруг подкрадется и приникнет ухом к двери. На случай если она вздумает опуститься на колени и посмотреть в замочную скважину, я заткнула последнюю тряпицей.