Близость - [128]

Когда Питер Квик явился и возложил на меня руку, все затихли. Однако, когда он вышел из кабинета, один из джентльменов рассмеялся:

– Дух забыл переодеться из ночной сорочки!

Когда Питер спросил, есть ли у присутствующих вопросы к духам, джентльмены сказали, что вопрос у них имеется – и вот какой: могут ли духи хотя бы намеком указать местонахождение какого-нибудь ценного клада?

Питер рассердился:

– Похоже, вы пришли просто посмеяться над моим медиумом. Думаете, она вызвала меня из запредельных областей для вашей забавы? Думаете, я проделал трудный путь для того лишь, чтобы надо мной потешались два хлыща вроде вас?

– Лично я понятия не имею, зачем ты явился, – сказал первый джентльмен, а Питер ответил:

– Я явился, чтобы принести вам чудесную весть об истинности спиритизма. А также чтобы принести вам подарки. – Он приблизился к мисс Ноукс. – Вот вам роза, мисс Ноукс. – Потом перешел к миссис Бринк. – Вот вам плод, миссис Бринк. – (Это была груша.)

Таким образом он обошел всех по кругу и наконец остановился перед джентльменами.

– А мне что, цветок или плод? – спросил Стенли.

– Вам ничего, сэр. Но у меня есть подарочек для вашего друга – вот он!

Раздался дикий вопль и грохот отодвигаемого стула.

– Черт бы тебя побрал, негодяй, что за гадость ты мне подкинул?

Оказалось, Питер бросил ему на колени живого краба, и джентльмен, почувствовав, как что-то ползет по нему в темноте, вообразил, будто это какое-то чудовище. Краб был огромный, Питер взял его с кухни, там 2 таких сидели в ведерках с морской водой, придавленные тарелками с 3-фунтовыми гирями, чтоб не выбрались. Конечно, это я узнала позже, а сперва только догадывалась, потому что, когда Питер вернулся в кабинет и положил ладонь мне на лицо, она пахла ужасно странно. Джентльмен все вопил в темноте, и мистер Стенли встал, чтобы найти и зажечь лампу. Когда меня наконец вывели из кабинета, я увидела, что краба раздавило опрокинутым стулом: под проломленным панцирем виднелось розовое мясо, но клешни еще подергивались. Джентльмен отряхивал брюки, в пятнах от соленой воды.

– Да уж, славную шутку сыграл со мной ваш дух! – сказал он мне, а миссис Бринк тотчас строго сказала:

– Вам не следовало сюда приходить. Питер расшалился по вашей вине, от вас исходят низменные влияния.

Однако, когда 2 джентльмена ушли, мы рассмеялись.

– Ах, мисс Доус, как же Питер вас ревнует! – воскликнула мисс Ноукс. – Мне кажется, он убить за вас готов!

Потом, когда я стояла, прихлебывая вино из бокала, ко мне подошла другая дама и отвела в сторонку. Она выразила сожаление по поводу непристойного поведения джентльменов. Сказала, что встречала молодых спириток, которые принимались кокетничать с подобными мужчинами, и она рада, что я до такого не опустилась. Затем она сказала:

– Нельзя ли попросить вас взглянуть на мою дочь, мисс Доус?

– А что с ней? – спросила я.

– Она постоянно плачет. Сейчас ей 15, и с 12 лет она плачет практически каждый день. Я говорю ей, что она все глаза выплачет!

Я сказала, что надо бы посмотреть на нее поближе, и дама позвала:

– Маделина, поди сюда!

Когда девушка подошла, я взяла ее за руку и спросила, какое впечатление произвел на нее Питер. Она сказала, что просто в восторге. Он подарил ей винную ягоду. Сама она не из Лондона, а из Бостона, что в Америке. Там она знавала многих спиритов, но таких одаренных, как я, еще ни разу не встречала. Девушка показалась мне совсем юной.

– Вы можете как-нибудь ей помочь? – спросила мать.

Я ответила, что не уверена. Пока я раздумывала, Рут подошла забрать у меня бокал. Увидев девушку, она притронулась к ее голове и сказала:

– Ах, какие чудесные рыжие волосы! Уверена, Питер Квик хотел бы взглянуть на них еще раз.

Рут считает, что с девушкой все отлично получится, если только мать согласится отпускать ее к нам одну. Зовут ее Маделина Анджела Роуз Сильвестр. Она должна прийти завтра в половине третьего.

Не знаю, который час. Часы остановились, завести их некому. Город объят тишиной, – думаю, сейчас три или четыре пополуночи: самое безмолвное время суток, между стуком поздних экипажей и грохотом первых повозок, катящих на рынок. На улице ни ветерка, ни дождинки. Окно затянуто морозным узором, который – хотя я пристально на него смотрела целый час, а то и дольше! – разрастается слишком медленно и тайно, чтобы уловить глазом.

Где теперь Селина? Спится ли ей? Я посылаю мысли в ночь, я пытаюсь нащупать свитый из тьмы провод, который однажды, казалось, связывал меня с ней, туго натянутый между нами. Однако ночь такая густая, что мысли мои сбиваются с пути и безнадежно теряются в ней, а свитый из тьмы провод…

Не было никогда никакого провода, не было пространства, в котором соприкасались наши души. Было лишь мое страстное желание – и ее равно страстное желание, настолько похожее на мое, что казалось моим собственным. Теперь во мне нет страсти, нет трепета жизни – Селина все забрала, не оставив мне ничего, кроме пустоты. Пустота, она очень тихая и легкая. Разве что трудно водить пером по бумаге, когда вся ты состоишь из пустоты. Посмотрите на мой почерк! Это неверный почерк ребенка.