Близость - [101]

Казалось, она с трудом подыскивает слова – подобно своим подопечным, тщетно пытающимся найти словесные выражения за пределами обычного тюремного лексикона. Впрочем, я понимала, что́ она хочет сказать. Но нрав, о котором она говорила… он грубый, заурядный… такой у Джейн Джарвис, у Эммы Уайт, но только не у Селины и не у меня. Не дав ей продолжить, я сказала, что непременно учту все предостережения. Мисс Хэксби еще несколько секунд буравила меня взглядом, а потом велела мисс Ридли проводить меня к камерам.

Когда мы шагали по белым тюремным коридорам, я ощущала дурманное действие лауданума, которое словно усилилось, когда мы достигли камер: пламя газовых рожков трепетало от сквозняка, и чудилось, будто все поверхности вокруг колышутся, пузырятся и подрагивают. Как всегда, дисциплинарный блок поразил меня своей мрачностью, зловонием и тишиной. Миссис Притти при виде меня значительно ухмыльнулась, и ее лицо показалось мне неестественно широким и странно искаженным, точно отражение в выгнутом металлическом листе.

– Так-так, мисс Прайер, – сказала она (я точно помню ее слова). – Вернулись, значит, чтобы проведать свою заблудшую овечку?

Миссис Притти подвела меня к двери и осторожно приникла глазом к смотровой щели. Потом отперла дверной замок и отомкнула засов решетки:

– Заходите, мэм. После темной она стала сама кротость.

Нынешняя камера Селины значительно меньше камер в обычных блоках. Поскольку узкое оконце закрывают железные жалюзи, а газовый рожок забран металлической сеткой, чтобы не было доступа к огню, здесь очень сумрачно. Ни стола, ни стула в камере нет.

Селина сидела на деревянной кровати, неуклюже сгорбившись над лотком с паклей. Когда дверь открылась, она поставила лоток на пол и с трудом поднялась на ноги, а потом пошатнулась и схватилась за стену, чтоб не упасть. Не по размеру большое платье – без нарукавной звезды – висело на ней мешком. Лицо у нее белое как мел, губы и виски синюшного оттенка, на лбу пожелтелый синяк; ногти от щипания пакли обломаны до мяса. Ее чепец, фартук, манжеты и вся постель густо покрыты пакляной пылью.

Когда миссис Притти закрыла и заперла дверь, я шагнула к Селине. С минуту мы молчали, неподвижно глядя друг на друга в каком-то обоюдном испуге. Потом, кажется, я прошептала:

– Что они с вами сделали! Что же они сделали!

Голова у нее дернулась, губы искривились в улыбке, которая уже миг спустя померкла и бесследно растаяла, как восковая свеча. Селина закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Мне ничего не оставалось, как подойти к ней, взять за плечи, усадить на кровать и гладить ее бедное лицо, пока она не успокоится. По-прежнему уткнувшись в ворот моего плаща, Селина обхватила меня руками. Наконец она прошептала:

– Какой же слабой вы, должно быть, меня считаете…

– Что значит «слабой», Селина?

– Просто я безумно хотела, чтобы вы могли меня навещать.

Она опять затряслась в плаче, но немного погодя затихла. Я взяла ее руку и ахнула, разглядев поближе обломанные ногти. Селина сказала, что каждый день они должны нащипывать четыре фунта пакли, «иначе назавтра миссис Притти приносит еще больше. В камере пылища столбом, не продохнуть». Еще она сказала, что кормят здесь одним черным хлебом и водой, а в часовню водят в кандалах…

Слышать все это было просто невыносимо. Однако, когда я снова взяла ее руку, Селина вдруг вздрогнула, и быстро высвободила пальцы.

– Миссис Притти, – прошептала она. – Миссис Притти то и дело подходит и заглядывает в глазок.

Тогда я услышала какое-то движение за дверью, а мгновение спустя заслонка смотрового окошка дрогнула и медленно откинулась, прихваченная белыми толстыми пальцами.

– Вам не обязательно следить за нами, миссис Притти! – громко произнесла я, а надзирательница рассмеялась и сказала, что в дисциплинарном блоке за всеми арестантками ведется постоянное наблюдение. Однако заслонка со стуком захлопнулась, и я услышала, как миссис Притти отходит, останавливается у соседней двери и окликивает заключенную.

Какое-то время мы молчали. Потом я посмотрела на старый синяк у Селины на лбу, и она пояснила, что запнулась и упала в темной, вот и расшиблась. При воспоминании о карцере она содрогнулась.

– Там очень страшно, – сказала я.

Селина кивнула:

– Да, вы знаете, как там страшно. – А потом вдруг сказала: – Я бы не вынесла, если бы вы не забрали часть тьмы.

Я потрясенно уставилась на нее, а она продолжила:

– И тогда я поняла, какая вы добрая, раз пришли ко мне после всего, что видели. Знаете, что было самое страшное в первый час? Что было мучительнее любых наказаний? Мысль, что вы отвратитесь от меня, что я навсегда оттолкнула вас, причем именно тем поступком, которым хотела вас удержать!

Я с самого начала все знала – оттого-то и заболела снова, и сейчас я просто боялась это слышать.

– Не надо, молчите, – попросила я.

Но Селина яростно шептала: нет, она должна сказать! Ах, бедная мисс Брюер! У нее никогда и в мыслях не было причинить зло этой славной женщине! Но поменять Миллбанк на другую тюрьму, чтобы получить право разговаривать с другими арестантками!

– Да разве захочу я разговаривать с кем-нибудь, если не смогу разговаривать с вами?