Благие дела - [26]

Рут отложила в сторону вязанье и, достав из пачки сигарету, закурила. Они потягивали виски и курили в дружелюбном молчании.

Вернулись Гейр и Тина: фильм оказался плохим. Кто-то включил телевизор. Все смотрели передачу, посмеиваясь и комментируя происходящее на экране, голова у Рут все-таки разболелась, и она рано ушла к себе. Около одиннадцати в комнату постучали. Вот как было дело. Очень просто.

— Можно я зайду ненадолго? — спросил он. — Поболтать.

— Пожалуйста, — отвечала Рут, — подожди секунду, я надену халат.

Она уже лежала в постели, хотя и не спала.

Магнар был нетрезв, но и не то чтобы пьян. Рут открыла дверь, он вошел и остановился посреди комнаты, взглянул на Рут, хотел что-то сказать — и не сумел.

— Помоги мне, Рут, — вдруг взмолился он. — Я не знаю, что делать. Помоги мне.

Это было так не похоже на него.

Хотя для Рут тут не было ничего нового, она давно чувствовала, что он в отчаянии.

Он протянул к ней руки, обхватил плечи. Она обняла его, погладила по голове, по спине. Молча. Она не знала, слов, которые могли бы помочь ему.

Она могла дать ему только немножко тепла, немножко утешения…

Вот как было дело. Очень просто… Ей не оставалось ничего другого. Не могла же она прогнать его, выставить за дверь, из дома, в безжалостно светлую июньскую ночь?.. Она не стала отговаривать его, какие уж тут речи? Она и так слишком много говорила, все говорили слишком много, теперь она не находила слов. Согреть его. Подержать в объятиях. Он ведь был очень одинок, в глубине его души таилось холодное одиночество, таилась боль, неизменно скрытая за приятной, добродушной улыбкой, за безмятежным взглядом, таилось то, чего никто не должен был видеть и чего нельзя было — за неимением слов — объяснить другим. Однако Рут давно догадывалась об его одиночестве, а теперь Магнар и сам признался в нем, перестал прятаться, обнажил себя.

Так что у нее не было выбора…

И все же…

— Пожалуй, это было не очень умно с нашей стороны, — заметила Рут, когда все осталось позади.

Они лежали под одеялом, обнимая друг друга, близкие, теплые, родные. Точно брат с сестрой, подумала она. Но брат с сестрой такого не делают. Она вдруг прыснула, уткнувшись ему в плечо.

Он недоуменно посмотрел на нее. Глаза его опять выражали спокойствие. Как глупо, подумала она, что мы считаем, будто в глазах отражаются чувства. На самом деле это неверно. Чувства скорее надо искать в лице… или даже в голове… Рут снова фыркнула. Магнар не спросил почему, а она сама не объяснила.

— Переживаешь, да? — сказал он. — Наверное, это действительно было безрассудно. Зато теперь мне лучше, Рут. Даже хорошо. Мне стало хорошо.

Рут сделала глубокий вдох и блаженно потянулась.

Она поняла, что обманула саму себя. Если утешать другого еще в некотором роде простительно, хотя способ утешения был довольно своеобразный, то просить утешения, принимать его было совсем другое дело, так не годилось… Она хотела дать, поделиться с ближним — и нежданно-негаданно сама обрела успокоение.

И голова у нее больше не болела.

Магнар вздохнул и, сев в постели, потянулся к ночному столику за сигаретами.

— Ты, конечно, права, — подтвердил он. — Нам не стоило этого делать.

Он закурил и свесил ноги с кровати. Рут смотрела ему в спину. У нее слипались глаза. Она чувствовала, что прибавила Магнару проблем. И все же она по крайней мере облегчила ему боль.

— Я не люблю иметь тайны от Анетты, — продолжал Магнар.

— Расскажи ей, — посоветовала Рут. — Если попробуешь держать такое при себе, будет только хуже… А так ведь между нами ничего особенного не было.

— Если не считать того, что мы нравимся друг другу, — уточнил Магнар.

— Ну и что? Это мы знали и раньше, — сказала Рут. — С Анеттой у меня тоже прекрасные отношения. Но женаты все-таки вы, и у вас есть Лейв.

— Я люблю ее, — чуть слышно произнес он. — Ужасно люблю… ее и сына. Лейв — самое лучшее, что у меня есть в жизни… это просто…

— Поговори с ней, — настаивала Рут. — Тебе пора научиться поднимать голос.

Он безнадежно вздохнул, погасил сигарету и снова забрался под одеяло.

— Да я понятия не имею, о чем говорить! Мне хочется только тишины и покоя. Не могу я разглагольствовать обо всем на свете, у меня вообще мало тем для разговоров.

— Так и скажи, — с усмешкой предложила Рут.

Он приподнялся на локте и взглянул на нее.

— Ах, ты еще и потешаешься надо мной? Ну берегись, сейчас я до тебя доберусь!

— Подожди, Магнар, — сказала она, — может быть… не стоит…

Но руки у него были такие добрые и заботливые, соприкосновение с ним доставляло радость, и Рут просто-напросто не хотела отталкивать его: мысль об этом казалась сейчас противоестественной, жестокой, бесчеловечной.

— Если уж мы все равно согрешили, давай нагрешимся всласть, — шепнул он ей через некоторое время.

А любовник он был, прямо скажем, не ахти какой. Он не знал ее тела, она не знала его, и они продвигались вперед наугад, иногда ошибаясь и замирая, но это было неважно. Главным было тепло, близость. Радость оттого, что можно наконец-то откликнуться на немой призыв, который она слышала всегда, можно подтвердить для себя его отчуждение, его одиночество: да, ты такой, я это вижу и знаю, да,