Благие дела - [11]

— Признавайся! — допытывалась Карианна. — У тебя есть повод? Вы покупаете дом, Рут? Значит, получилось?

— Нет, — донесся из трубки голос Рут. — Во всяком случае, про это еще ничего не известно. Меня пока что выселяют из квартиры: моя комната понадобилась двоюродной сестре Анетты и ее сыну.

— Что ты говоришь, Рут! — вскричала Карианна.

— Всего на месяц, — уточнила Рут. — Так что теперь я вложила все свои капиталы в путешествие по Португалии!

— Вот это да! А как же твоя работа?

— Я ушла, — ответила Рут. — Не могу больше иметь дело с младенцами. Они сведут меня в могилу.

— Да ты что?! — воскликнула Карианна. — А потом как?

— Потом у меня будет новая работа, — пояснила Рут. — С середины августа. — И, выдержав паузу, торжествующе выпалила: — С шестилетками!

— Вот негодяйка! — сказала Карианна. — Я ведь и правда решила, что ты уволилась.

— Я бы так и сделала, если бы меня не перевели в старшую группу, вернее, в смешанную.

— Замечательно, — сказала Карианна. — Конечно, я приду пить пиво.

— Со смиренником или без? — спросила Рут.

— Перестань! — отмахнулась Карианна. — Если кто у нас в доме смиренник, так это я. Наверное, все-таки без.

— До вечера, — сказала Рут.

Карианна положила трубку и вернулась на свое рабочее место за пакетом с едой. Вытершиеся, наклеенные на холст карты, девственная синтетическая пленка, оригиналы. Но сначала, слава Богу, перерыв на обед…

Конечно, она с удовольствием возьмет с собой Бьёрна… если он захочет…

Но Бьёрн идти не захотел, и она, пожалуй, обрадовалась этому. Одной будет проще поговорить с Рут.

Большой старый дом, в котором обосновалась коммуна, находился в Гудлиа; Карианна редко ездила на метро, чаще всего как раз в тех случаях, когда направлялась к Рут. Она сидела и разглядывала людей вокруг: в этот чудесный летний день большинство ходили в легких платьях и рубашках, в матерчатых туфлях, босоножках или сандалиях, лишь кое-кто накинул жакет или курточку. Через проход от нее парился в костюме пожилой мужчина, с «дипломатом» и при галстуке. Он был такой сердитый и недовольный, как будто жизнь была для него даже не хроническим страданием, а острой фазой болезни. Что его мучает? Мозоли? Язва желудка? Зубы? Проследив за его взглядом, Карианна обнаружила двух молодых людей в джинсах и майках — один из них сидел, упираясь ногой в противоположное сиденье. Вот, значит, в чем дело. Со своего места в углу Карианна в открытую уставилась на ногу: узкая красивая ступня в видавшей виды кроссовке. Было бы из-за чего волноваться… Испачкает сиденье? Досадно, конечно, если сесть в светлом платье, не посмотрев. Однако на улице сейчас сухо, кроссовки вроде чистые. Может, человек в костюме завидует? Карианна улыбнулась, украдкой взглянула на старика и, встретившись с его глазами, тут же придала своему взгляду бессмысленное, отсутствующее выражение. Нет-нет, я не слежу за тобой. Мой взгляд совершенно случайно скользнул по твоей физиономии. Вот он уже движется дальше.

В детстве Карианна дружила вовсе не с Рут, а с ее младшей сестрой, Рейдун. Рейдун и Карианна были сверстницами. Рут же, будучи на четыре года старше их, считалась «большой». Так они и росли — с ощущением, что Рут «большая», чуть ли не «взрослая». Рейдун с Карианной были такими закадычными подругами, что все за пределами их общности отходило на задний план, казалось чуждым им. Сегодня это кажется почти невероятным. Когда Карианна в последний раз виделась с Рейдун, та только что сделала себе стрижку и перманент; молодая хозяйка, с мужем и двумя малолетними сыновьями, не работающая, она внезапно оказалась старше и Карианны, и Рут, в глубине души обе они надеялись, что никогда не станут такими солидными, как она.

Теплые золотистые лучи солнца за окном напоминали об осени, Карианна закрыла глаза и представила себе осень времен своего детства.

Подобно лету, осень казалась нескончаемо долгой — это был не сезон, а состояние, которое тянулось, тянулось и тянулось. Дождь, слякоть, внезапные заморозки и желтый отсвет, золотисто-красный отсвет над жнивьем, когда комбайн уже прошелся по полю, хлеба были убраны и обширные поля перестали быть запретной зоной. Две ошалевшие девчонки, сломя голову несущиеся по стерне, две девчонки, которые собирали солому в копны, строили из нее шалаши и прятались в эти секретные убежища с законными бутербродами или недозволенными сладостями, шипучкой, изюмом и извечной лакрицей, от которой оставались предательские следы на лице и руках.

— Карианна! Ты опять брала лакричный корень?

— Нет, не брала…

Тоненький, пронзительно-тоненький голосок, к тому же совсем не умеющий врать.

— Поднимайся к себе в комнату и жди, когда придет отец.

И приходилось повиноваться.

— Что нам делать с девочкой? Она совершенно отбилась от рук. Сколько ее ни стыдишь, как об стенку горох…

— Я к ней зайду. Накрывай на стол, Мерете.

Порка: унизительная, безжалостная, постыдная. Первые разы Карианна кричала. Потом стала терпеть молча, и, как бы сильно отец ни драл ее, больше она не проронила ни звука.

— ….Не ожесточай своего сердца перед Господом.

— …Не укради. И не солги.

— …Почитай отца твоего и матерь твою.