Первая процедура, включающая в себя забор анализов, и прочей подготовке к лечению проводилась Энни. Там же она впервые услышала голос своей подопечной. После этого она поняла, что перед ней человек властный и не терпящий возражений. Тот, который убежден настолько в своей правоте, что верит даже в собственную ложь. Обычная на вид, пожилая женщина, с гордой осанкой и вороненой сталью во взгляде. Но Энни была твердо уверена, что можно найти подход и к этому человеку, нужно только проявить терпение, и немного настойчивости. Тогда она раскроется. А когда дверь открыта, можно не стучаться, когда собираешься войти. Войти, чтобы забрать что-нибудь. Но медсестра совсем и не подозревала о том, что ее саму давно изучили, и проанализировали, еще в первые минуты их встречи. Ее сейчас рассматривали, как один из вариантов. Вполне возможный, но не обязательный.
— Подойдите ко мне. Поближе. — Женщина, лежащая на кровати, отложила книгу, и обратилась к только что вошедшей Энни Волл. — Мне нужно, чтобы завтрак подавали в восемь, обед в час, а ужин в шесть. Через полчаса можете приходить и забирать посуду. Я так понимаю, что на прогулку тоже вы будете меня сопровождать? Не зависимо от погоды, мы будем гулять два раза в день. В одиннадцать, и в четыре. Если, что-нибудь из сказанного мной, противоречит внутреннему распорядку больницы, то я настояла бы на разговоре с заведующим этого заведения.
Холодные, чистые, темно серые глаза внимательно смотрели, на покорно склонившую голову, светловолосую медсестру.
— Ваше имя Энни?
— Да, госпожа. — Она подняла глаза, и теперь отвечала на взгляд таким же холодным, лишенным всякого сострадания взглядом, каким смотрела на нее женщина лежащая на кровати.
— Прекрасно, — больная улыбнулась одними уголками губ. — Я вижу, мы с вами поладим. Меня зовут Гледис Нетт. Обращайтесь ко мне Гледис.
— Хорошо, Гледис.
— Позже, у меня возможно возникнут какие-то вопросы. Я их обязательно задам. А сейчас, пожалуйста, покиньте палату.
— Но я должна взять у вас анализы, Гледис.
— Через десять минут зайдите.
Энни молча вышла, плавно притворив за собой дверь. Она только что разговаривала с собой. Не «сама с собой», а с такой же, как она сама. Она поняла это по взгляду, по стальным глазам. Но не в том смысле, что Гледис тоже питалась силами умирающих стариков, а в том, что она не видела людей вокруг себя. Она видела только орудия для достижения поставленных целей. Это можно назвать бесчеловечностью, можно назвать прагматизмом, но смысл от сказанного не поменяется. Вы спросите о человечности и сострадании. Я кивну, но только в отношении природы и животных. Бездомных животных. Маленьких бездомных животных.
Но если речь пойдет о питомце, который обитает дома, то о сострадании не может быть и речи. Он тоже будет средством. Например, для успокоения расшатанных нервов. А если котик, которого приятно гладить будет царапаться, то когти ему необходимо удалить. А ведь мало кто знает, что это за операция. Для наглядности я поясню.
Чтобы коготки не отрастали от месяца к месяцу, как ногти на руках у людей, животному вместе с когтем удаляют фалангу пальца. Вроде как безобидная на первый взгляд операция. Но вдумайтесь, на каждом пальце. Ампутировать одну фалангу. Знаете что такое сострадание? Это способность почувствовать чужую боль. И если вы можете на себя примерить последствия этой операции, и после этого понести к ветеринару своего кота для кастрации, или кошечку стерилизовать, то сострадание не свойственно вашей душе.
Вернувшись в указанное время, Энни застала Гледис, сидящей на кровати, и готовой к всевозможным медицинским действиям. На ней была байковая пижама теплого персикового оттенка, с каким-то чуть ли не детским рисунком. Ноги покоились в тапочках, таких же теплых как пижама. Судя по всему, она или постоянно мерзла, или, собираясь сюда, думала что замерзнет. Теперь у Энни была прекрасная возможность рассмотреть свою подопечную.
Среднего роста, волосы до плеч, лоб высокий, губы тонкие. Лицо скуластое, но не широкое, глаза большие, темно серые. Выглядела она примерно на пятьдесят, плюс минус пять лет. Фигура, спрятанная в пижаме, имела яркие женские очертания.
Во время измерения температуры, и давления, Энни попыталась как-то сгладить возникшее молчание, и начала рассказывать о больнице, и работающих здесь людях. Но видя, что ее воспринимают не больше, чем надоедливую муху, залетевшую в дом, замолчала.
— Продолжайте, Энни. Почему вы остановились?
— Я вдруг подумала, что вам не интересно. Что моя болтовня только отвлекает вас.
— Вам показалось, что я не слушаю.
У медсестры аж похолодело все внутри. Она прекрасно знала, когда ее слушают, а когда нет. И сейчас она была уверена, что ее специально заставляют что-то говорить. Но вот для чего? Наверное, чтобы я не смогла наблюдать, и делать выводы. Ведь когда ты рассказываешь, ты вспоминаешь, и описываешь. А простой разговор ни о чем это не более чем сбор информации о собеседнике. Где не важно, что, а важно как. Вся эта ситуация напоминает сказку о колобке. Тот заключительный эпизод, в котором присутствует лиса. Он уже и не хочет ей песню петь, и догадывается, что ничем хорошим дело не кончится, но вынужден запрыгнуть плутовке на кончик носа. Где и погибает. Яркая аналогия. Но если задуматься, то могло ли быть по-другому?
