Библиотека - [14]

Глава тринадцатая.

и мы сами - обрывки чьего-то письма?..

Побродив по свалке примерно с час, я не нашёл ровным счётом ничего стоящего. Наверное, это дело опыта. Даже съедобного ничего. Вот только что стопку иллюстрированных журналов трёхлетней давности. Я не удержался перед соблазном полистать их. Ах, как обольстительны эти дамы в вечерних туалетах! Как обворожительно они умеют улыбаться. А вот разноцветные яхты лихо несутся по океанскому заливу, рассекая волны, упиваясь ветром и солнцем. И снова вечерние туалеты, улыбки, шампанское... дети с откровенным наслаждением чистят зубы "какой-то-там" пастой и уплетают шоколад, а в ворота замка въезжает карета... Я задумался. А не вернуться ли мне в Город? Мне угрожает смерть? Но давайте рассуждать разумно. Разве секретарь хотя бы единым словом обмолвился о том, что мне угрожает судебное преследование? Нет. Даже, напротив, он вполне однозначно сказал, что дело закрыто и сдано в архив. Следовательно, никакого решения по поводу моей персоны вынесено не было, кроме, разве что, решения о моей высылке, да и то не слишком категоричного, а иначе как простой секретарь канцелярии мог взять на себя смелость отложить его действие на целые сутки, и уж во всяком случае, не могло быть принято никакого решения о... насильственном пресечении моих дней. А это значит, что смерть угрожает мне в том же самом смысле, в каком угрожает она вообще каждому из людей. И более того, непременно ожидает каждого в его срок, и срок этот определён вовсе не на заседании Конвента, не в судебной канцелярии. Но люди живут. Они знают о том, что они смертны, и всё же живут. Так чего же я испугался? Неужели смерти? Я испугался преследования со стороны властей. Да. Допустим, что таковое преследование, действительно, может быть возбуждено как следствие невыполнения мною предписания покинуть Город. Допустим, что власти, прежде настроенные по отношению ко мне совершенно безразлично изменили бы своё отношение, когда бы я начал поступать противно их указаниям. Вполне возможно, что существует некий закон, о котором я ничего не знаю, предусматривающий мой случай и определяющий чётко и ясно, как со мной следует поступить. И тогда всё становится на свои места - действительно, если ситуация ясна, то не требуется никакого следствия, что же до судебного разбирательства, то оно, разумеется, не могло состояться прежде, чем я нарушу закон. И в этом случае я поступил вполне разумно, выполнив предписание, вместо того чтобы пытаться проверить его. Однако и тут можно найти возражение. Предположим, что меня задержат. Но рассмотрение моего дела займёт всё же некоторое время. Мне, скорее всего, предоставят адвоката. И можно будет приложить усилия к тому, чтобы разбирательство это, по возможности, происходило не слишком быстро, как это делает, к примеру, старик-диссидент, и делает, кажется, с успехом. А в это время я могу снова покинуть Город. Разве спросили у меня какие-нибудь бумаги? Меня даже никто не остановил, так что я мог беспрепятственно миновать Пропускной Пункт. Что мешает мне сделать это ещё раз? Так что же я теряю и чем рискую, возвращаясь в Город? Если хорошенько разобраться, то получается что ничем. А вот приобрести я могу этим... Да всё что угодно. В этом городе ничто не покажется чересчур странным, немыслимым. Обстоятельства могут измениться каким угодно образом, возможно, самым благоприятным. Разве однажды я уже не был приглашён, - ну, не приглашён, но не в этом суть, - разве однажды я уже не присутствовал на банкете, куда были допущены лишь лица, принадлежащие к самым высшим сферам общества? Я сидел с ними за одним столом. И на равных правах. Я даже произнёс тост, а это что-нибудь да значит. Разве нельзя допустить такой возможности, что когда-нибудь, а может быть, даже очень скоро, как знать, я буду принят в эти сферы? Мне не понравился Город? Ну, это дело поправимое. Освоюсь. Конечно, никто не спорит, такое решение нельзя принимать вот так, с бухты-барахты, однажды я уже принял решение на основании всего одной фразы, сказанной секретарём, может быть, даже чересчур краткой, - ведь он торопился, - не попытавшись даже выяснить её смысл поточнее, попросить его объяснить конкретнее, расспросить обо всём по порядку. Но подумать об этом стоит. Серьёзно. И в самом ближайшем будущем. А пока я вернулся к остальным. Все были в сборе. Кажется, намечался обед - в котелке над огнём что-то кипело, от него шёл пар. Псих помешивал воблой. - А я шарфик нашёл! - похвастался Тулуп. Я изобразил удивление. Он продемонстрировал находку. Неплохой шарфик. Я поздравил его. Бухгалтер и Псих, видимо, так и не договорились, и не смотрели друг на друга. Оба были недовольны. Я присел на ящик. - Обедать будем? Мне никто не ответил. Тулуп пытался оттереть рукавом грязь на своём шарфике. Бухгалтер разглядывал что-то перед своими ногами. Взглянул на меня. Я вздохнул. Он потянулся было за тетрадью, но передумал и снова отвернулся куда-то в сторону. Я почувствовал, что голоден. Псих возился с костром, помогая ветру раздуть огонь. Я посмотрел на часы. Тулуп с тяжким вздохом извлёк из кармана губную гармошку, обтёр её ладонью и дунул. Раздался пронзительно истошный звук. Псих тихо выругался, потирая лицо. Тулуп задудел. Вдруг он перестал дудеть и тревожно прислушался. Я напряг слух. Бухгалтер ничего не замечал. Тулуп посмотрел на меня. Я медленно кивнул. Какой-то невнятный шум откуда-то со стороны дороги. Отдалённый. Как будто скрежет. Псих поднял голову. Бухгалтер прислушался. Мне сделалось не по себе. Что это может быть? Псих резко поднялся, держа в руке палку. Обугленный край дымился. - Это ещё кого несёт! Тулуп всхлипнул и растерянно заморгал. Бухгалтер и Псих обменялись взглядом. - Пойду гляну что ли? - сказал Псих. Бухгалтер молчал. - Ладно, - сказал Псих. - Кто-нибудь, последите за огнём. Он отшвырнул палку и направился в сторону шума. Он ушёл. Никто не пошевелился. Все замерли в напряжённом ожидании. На костёр никто не смотрел. Шум стал отчётливее. Бухгалтер заёрзал. - Что-то долго его нет. Пойти посмотреть? - Может вместе? - предложил я. - Нет-нет, - сказал он, вставая. - Я один. Я сейчас же и вернусь. Только посмотрю, что там такое. Мы остались вдвоём. Тулуп совсем скис и тихонько шептал что-то. Я на всякий случай поднялся и стал прикидывать, в какую сторону лучше бежать, если что... Тулуп торопливо встал и подошёл ко мне, как будто боясь, что я уйду и брошу его одного. Или ему показалось, что так безопаснее. Шарфик валялся на земле. Бухгалтер всё не возвращался. Время тянулось томительно. Внезапно раздался вопль. Я вздрогнул. Я увидел бухгалтера. Он бежал, размахивая руками. - Бегите!!! Это Город! Бегите! - Добрались-таки, - досадливо пробормотал я. Тулуп завсхлипывал. Бухгалтер кричал что-то ещё, но всё заглушил рёв. Он бежал, высоко подбрасывая колени, цилиндр свой он потерял, и теперь на голове его, аккуратная как тонзура у средневековых монахов, белела плешь. Очки прыгали по его лицу. Я против воли улыбнулся. Я увидел, как за его спиной вырастает махина бульдозера, как она нависает над ним. Как она обрушивается на него. Он пронзительно завизжал. Я отвернулся. Тулуп хрипло вздохнул, дёрнулся и упал. Я схватил его за рукав, пытаясь поднять, но увидел на его тулупе две аккуратные дырки в тёмных ореолах. Кончено дело. Я выпрямился. Бежать не имело смысла. Телу стало легко, шум куда-то провалился. Стало тоскливо. Всё словно замерло. А потом я увидел наголо обритого парня. В его руках был автомат-обрубок. Он навёл его на меня. Я попятился, отступая назад. Нога попала во что-то, я оступился и потерял равновесие. Падая, я ещё успел увидеть вспышку огня на месте дула. А потом было небо. Белое, холодное, ровное. Белое, белое небо и чёрная пустыня, и я шёл по этой пустыне, а вокруг были обугленные ветром холмы, серые скалы, беспорядочные груды камней, я шёл всё дальше... передо мной было небо, белое, ровное. Мёртвое небо. Оно не звало меня. Ему не было до меня никакого дела, и оно не звало меня. А я всё шёл к нему