Библиотека плавательного бассейна - [107]

Квартира у Джеймса была более или менее уютная — чистая, просторная, надежно спрятанная от посторонних глаз на полпути к верхнему этажу дома, представлявшего интерес лишь для гериатрии да владельцев — греков, изредка наезжавших с родины. Неподалеку находился маленький космополис Ноттинг-Хилл[162] с его захламленными улицами, магазинчиками грампластинок, киосками, где продавались газеты всех стран, ночными кинотеатрами, ночными гастрономами. Восхищало соседство с изящным пространством Парка; в музеи, даже в Найтсбридж[163], а ближе к концу лета — и на променадные концерты, можно было ходить пешком. А пройдя всего квартал в другую сторону, вы оказывались в «стране карнавалов»[164].

И тем не менее, именно из-за своего удобного расположения дом Джеймса производил впечатление временного пристанища, стоящего на семи ветрах. Полка в прихожей была вечно завалена корреспонденцией, адресованной бывшим жильцам, которых никто не знал, — счетами, рекламными листками — регулярными, но холостыми почтовыми выстрелами по целой популяции мигрантов. В небольшом лифте с ковриком на полу (тем утром я позволил себе подняться на лифте) можно было встретить чужаков — изысканно вежливых, невероятно элегантных, иногда с крошечными декоративными собачками на руках.

Джеймсу нравилась изолированность его квартиры, нравилось единолично распоряжаться в собственном доме, однако он явно находился под воздействием этой атмосферы эфемерности, ощущения, что жилье не стоит ни гроша, несмотря на закладную и растущие цены. Он так и не смог заставить себя вплотную заняться квартирой, и при всей своей любви к живописи, казалось, не замечал голых стен в собственных бедно обставленных комнатах. У него был прекрасный Пиранези[165] — сплошь разрушенная каменная кладка да большие кусты, — которого он купил на аукционе очень давно, но так и не удосужился вставить в раму. Картина с наполовину отклеившимся паспарту стояла на камине, над аляповатой черной металлической решеткой, давно покрывшейся пылью. В квартире имелись удобные невзрачные кресла и громоздкая стереосистема. Джеймс был без ума от Шостаковича и владел бесчисленным количеством пластинок — мрачных квартетов и язвительных песенок. Эти пластинки за пару секунд приводили меня в уныние и беспокойное состояние, однако их мрачное настроение, по-моему, как ничто иное, соответствовало некоей тайной мании Джеймса, гармонировавшей, наверно, с бесцветностью квартиры и его фаталистическим презрением к личной собственности.

Я зашел на кухню и разогрел кофе. Джеймсова жизнь — как и жизнь Фила, пожалуй, — зависела от стольких затруднительных обстоятельств, требовала такого напряжения сил, была настолько неустроенной из-за необходимости обслуживать других, что такие простые вещи как выбор времени для еды и закупка продуктов шли вразрез с общепринятой логикой. Зачастую Джеймс несколько недель кряду питался исключительно продуктами моментального приготовления, причем завтракать он привык в пять утра, а обедать — в пять пополудни. Холодильник и шкафчики были постоянно заполнены коробочками и пакетиками со съестным, в основном купленными в местном японском супермаркете. Наскоро перетасовав стопку пакетов с морскими водорослями, свежими крекерами и ростками фасоли разных сортов, я решил, что лучше всего просто попить кофейку.

Джеймс выписывал специальные издания двух разновидностей. Сев на табуретку и пролистав весь номер газеты «Гардиан», я в смятении обнаружил одно из таких изданий под ней, на кухонном разделочном столике. Это был «Апдейт», медицинский ежемесячник, позволяющий врачам общей практики следить за новейшими достижениями в области лечения от всевозможных нарывов, зобов, опухолей и прочих уродств. Авторы статей, написанных чрезмерно сухим языком, пытались представить все эти расстройства чуть ли не соответствующими норме, хотя, судя по фотоиллюстрациям, это были совершенно отвратительные патологические отклонения. Это впечатление усугублялось использованием всего спектра цветов, а также ярким светом вспышки, придававшим изуродованным конечностям, затуманившимся глазам и мокнущим ранам насыщенную тональность натюрморта с выдержанной дичью. Трудно было представить себе, что кто-нибудь ждет «Апдейт» с таким же нетерпением, как, например, свежий номер «Автокара»[166] или «Гемпширской жизни».

Остальные журналы не были разбросаны где попало. То, что Джеймс тщательно прятал их даже в собственном доме (под фуфайками во втором ящике туалетного столика), свидетельствовало, по-моему, о тайном, запретном воздействии, которое они по-прежнему оказывали на него. Я вытащил их, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь новенького — хотя вспомнить всё это было не так-то просто. Джеймс изучал материал, выпускавшийся главным образом в Чикаго издательством «Третий мир». Можно было предположить, что такое название способно скорее отпугнуть потребителя, чем возбудить его интерес, однако Джеймса оно ничуть не смущало. Издательство «Третий мир» специализировалось на неграх с хуями, можно сказать, огромных размеров и на таких невыразительных названиях как «Черный бархат», «Черный жезл» и даже «Черный вымогатель». Тем не менее, Джеймс не был фанатиком, и другие издания — например, «Чудовищные размеры» и «Суперпенис», — отдавали предпочтение взрослым мальчикам иных убеждений и цветов кожи. Чаще всего это были привлекательные мужчины, которые вполне могли вызвать пылкое чувство у человека с богатой фантазией, но порой среди обладателей больших членов встречались и странные типы: невысокие тощие парни, дородные мужики средних лет, одноглазый мальчик. Листая свежий номер «Девятнадцатидюймового трубопровода», я думал, что того и гляди наткнусь на снимки окруженных фурункулами сфинктеров и неправильно сросшихся костей.