Беседы об искусстве - [62]

Шрифт
Интервал

Как можем мы жить, не восхищаясь этим великолепием? Оно наполняет меня радостью. Моя мысль крепнет, опираясь на аркбутаны…

О Тысяча и одна ночь интеллектуальной неги! Эти небесные кариатиды у крайнего предела простоты… Не могу от них оторваться…

Не море ли там рокочет?

• Нет, это вечерня; я в церкви. Замечаю группу молящихся – людей, которые размышляют, прислонившись к колоннам…

Te Deum! Полет архангелов с мечами!.. Буря, раскаты грома!..

7

Суассон, вечер

В соборе нет никакого времени; тут вечность. Но разве ночь не привносит сюда больше гармонии, чем день? Не созданы ли соборы для ночи? Не слишком ли подчиняет их себе заливающий все светом день-победитель?

Ах! Я предчувствовал эту красоту! Я совершенно счастлив. Следы реставрации, при свете дня оскорблявшие мой взор, теперь стерты. Какое неотразимое впечатление нетронутости! Какой катакомбный цветок! Девственный лес, освещенный мощными лучами, хлынувшими из бокового нефа…

Да, это ночь, когда земля объята тьмой, когда благодаря нескольким отблескам возвращаются архитектурные формы; именно теперь они вновь обретают всю свою торжественность, как небо вновь обретает все свое величие звездными ночами.

Так этой ночью состоялось мое свидание с образом неба, который я ношу в сердце, с тем небом, которое, быть может, лишено завтрашнего дня… Зачем понадобилось надругаться над этим божественным собором, зачем было обращать в насмешку это Ecce Homo из камня?.. Однако я, малая крупица жизни, за те мгновения, что провожу в этой церкви, чувствую, как меня преполняют былые достопочтенные века, сотворившие это диво; они не умерли! Они говорят голосом колоколов! Эти три удара, призыв к Богородичной молитве, нежно звенящие в небе, не знают препятствия или предела ни в пространстве, ни во времени; они приходят к нам из глубины прошлого, перекликаются с нашими китайскими братьями и глубокими вибрациями гонга…

Возвышенный колокольный звон: сначала словно беседа богов; потом бренчание, напоминающее женскую болтовню; и наконец голос колокола медленно затихает, испускает свое последнее, еще могучее дыхание на тихий провинциальный город, чья душа – дочь почтенной простоты, тогда как Париж – интернациональное средоточие гордыни.

Среди тени – еще освещенные полуразрушенные аркады. Ум повисает вместе с ними в воздухе и во времени.

Колонны в бьющем по ним свете: белое белье с прямыми складками – жесткими складками священнического стихаря. Но, возникнув из тьмы, они застывают в нерушимом строю, словно солдаты на параде, стоящие по стойке «смирно». А потом пламя слабеет и колонны обретают вид призраков.

Снаружи:

На этой тихой площади в неподвижности ночи собор напоминает большой корабль на якоре.

Дождь, веками струившийся на эти кружева, истончил их, сделал еще краше. Как далеко время, когда эти чудеса были во всей своей новизне! Готические мастера от нас теперь так же далеки, как древние греки.

Все короли Франции в этой тени, в этой величественно вознесшейся башне…

Занимается день. Свет собирается с силами: касается церкви широкими мазками, заливает несущие колонны, ажурные столбцы, четкие валики полуколонок, меж тем как тени стелются понизу… Краткий час наслаждения.

8

Реймс

…Он здесь, неподвижный, немой; я не вижу его: ночь черна.

Мои глаза привыкают к темноте, я начинаю кое-что различать, и тогда огромный остов всей средневековой Франции предстает предо мной.

Это осознание. Мы не можем его избежать. Это голос прошлого.

Художники, сотворившие это, бросили в мир отблеск божественности; они соединили свою душу с нашими, чтобы возвысить нас, и их душа стала нашей; это наша душа в лучших ее проявлениях.

И вот нас ослабляют, позволяя губить творение древних мастеров. – Художник, свидетель этого преступления, сам терзается муками совести.

Но то, что еще осталось нетронутым, хранит жизнь всего произведения, целиком, и хранит нашу душу. Эти обломки – наше последнее прибежище. – Так, Парфенон защитил Грецию лучше самых ученых политиков. Он все еще остается живой душой исчезнувшего народа, и в малейшем из его осколков – весь Парфенон.

Увиденный в три четверти Реймсский собор напоминает огромное изображение коленопреклоненной молящейся женщины. Это впечатление дает форма консоли.

С этой же точки я наблюдаю, как собор рвется ввысь, словно языки пламени…

Благодаря богатству профилей зрелище меняется без конца.

Изучая собор, не перестаешь удивляться, получаешь все радости прекрасного путешествия. Они бесконечны.

Так что я не притязаю на то, чтобы описать вам все красоты Реймсского собора. Да и кто дерзнул бы похвастаться, будто видел их все? – Лишь несколько заметок…

Моя цель, не забывайте, состоит в том, чтобы и вас убедить проехаться по этому славному маршруту: Реймс, Лан, Суассон, Бовэ…

Через открытое окно ко мне долетает мощный голос колоколов. Я внимательно вслушиваюсь в эту музыку, монотонную, как ветер, ее друг, который доносит ее ко мне. И кажется, будто я различаю там одновременно отзвуки прошлого, моей юности и ответов на все те вопросы, которые беспрестанно задаю себе, которые всю жизнь пытался разрешить.

Голос колоколов обтекает тучи, следует за их движением; то умирает, то возрождается, то слабеет, то крепнет, заглушая своей мощью уличные шумы, скрип повозок, утренние выкрики. Звучный материнский голос властвует над городом и делается трепетной душой его жизни. Я уже не слушал, как вдруг, заслышав зов, снова напрягаю слух; но это в другой стороне, теперь колокола говорят с толпой там внизу; словно какой-то пророк под открытым небом обращается то туда, то сюда, то направо, то налево. Ветер переменился.


Рекомендуем почитать
Британские интеллектуалы эпохи Просвещения

Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.


Средневековый мир воображаемого

Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.


Польская хонтология. Вещи и люди в годы переходного периода

Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.


Уклоны, загибы и задвиги в русском движении

Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.


Топологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе

Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .


Ванджина и икона: искусство аборигенов Австралии и русская иконопись

Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.


В дороге

Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.


Немного солнца в холодной воде

Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.


Ищу человека

Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.


Исповедь маски

Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).