Беседы об искусстве - [61]
Но велика и усталость.
Хоть бы мое усилие не пропало для других! Пусть унаследуют мое восхищение!
Я медленно приближаюсь; уже чувствуется буйный ветер, всегда овевающий соборы: дуновение Святого Духа… А потом много раз перехожу с места на место, не теряя из виду подробности церкви. Остановки на пути любви. Вид меняется, но никогда во вред красоте. Свет и тень свободно, сильно играют на арках – очерченных так легко, так благородно!
Мастерам хватило скромности оставить без всяких украшений эти вознесшиеся на шестьдесят метров в высоту контрфорсы. Но я ошибаюсь, это не скромность, это мудрость и гений, ибо так надо было. Эта простота изумляет меня, я нахожу в ней не меньше великолепия, чем в самом богатом и изощренном декоре. Только в Бовэ я видел контрфорсы, устремленные ввысь с таким же гением и мерой. Какая простота! Я опять ошибся; это больше, чем гений, это добродетель. Героическая дисциплина: эти строители были римские солдаты.
А как великолепны тени, отброшенные этими контрфорсами, – гармоничная лесная чаща, упорядоченная человеческой геометрией! Вершину венчает торжествующая колокольня, прямая, словно сросшиеся стволы строевых буков.
Римские солдаты? Нет! Это создали исполины!
Прекрасный портал! Сначала мягко сгущается, лепится тень. В этой скульптуре нет ничего поспешного; нужно время, чтобы вникнуть в нее. Это искусство не ищет вас, оно вас ждет. Если вы согласились прийти, оно откроет вам вечную истину. Оно не торопится…
Святые угодники стоят прямые, как в строю, но строй, мера – основа грации: эти святые грациозны. – И листья орнамента, и нимбы устремляются со свода в небо. – Христос, грозный в Своем жесте, ангел, телец, лев и орел. – Головы затерты, повреждены; однако я вижу их, потому что остались их планы.
Я утверждаю: план в архитектуре и скульптуре – это все; поэты, музыканты, живописцы, разве не так во всех прочих искусствах?
Великолепные фигуры, равные им есть только в Шартре и Афинах. Какая совершенная гармония барельефа! Древнегреческий облик во всей его силе и простоте. Эффекты вытекают друг из друга и дополняются производными; нигде таинство жизни не передано лучше, нежели здесь; точнее сказать, это сама жизнь. Она не только проявилась под рукой художников; она продолжает воздействовать на их шедевры и после них, вслед за ними, и те меняются в веках, продолжают изменяться под влиянием солнца, никогда не становясь хуже. Наоборот! Сегодня они прекраснее, чем когда бы то ни было, потому что к достоинству гения добавилось достоинство Времени. Впрочем, прозорливый художник укрыл свои изваяния под выступом фасада, который словно навесом предохраняет их от косых лучей. По мере убывания этих лучей фигуры уходят в тень. Но с возрождением света каждый день творится чудо Преображения.
Какой восторг! Все тихо возвращается, выступает из глубины. Герои, святые являются снова. И возобновляют свою небесную беседу. Никакой резкой черноты. Все четверо сливаются воедино, окутанные плотной дымкой, светом и тенью вперемежку.
Стоит ли сдвинуться с места, подойти поближе, перестать видеть ради того, чтобы изучить, «как это сделано»? – Что ж! Это сделано, так сказать, из ничего. Гений никогда не проявляет себя в поверхностной мастеровитости.
С мастерами сближаются, отнюдь не пытаясь выведать тайну их личного гения, а по их примеру изучая природу. Все великие художники всех времен – это голоса, которые в унисон поют хвалу природе. Их могут разделять века, мастера остаются современниками. Все великие мгновения отмечены одним и тем же единым признаком; стойки перил в Блуа – древнегреческие.
Эти платья, юбки, покрывала подобны опавшей листве.
Дуга архивольта создана из тысячи шедевров. Среди прочих – эта святая, что всматривается в небо, и руками, самой своей одеждой пытается достичь его…
Как прекрасны отбрасываемые тени! Они не мешают читать тела, они заставляют их поворачиваться, трепетать.
Капители в виде мощных струй, резко выделенных светом и тенью, – это гений древнего ваятеля, провидца былых времен добился столь дивного результата. Привычка работать на свежем воздухе, вечером и утром, долготерпение и огромная любовь сделали его всемогущим.
О наш народ умельцев! Столь великих, что художники нашего времени теряются рядом с вами! Они вас уже даже не понимают. Однако не думаю, что после вас законы света и тени изменились, что материалы в вашу эпоху были более послушны, чем сегодня. Это мы сами взбунтовались против законов, против истины, и наша слепота – наша кара.
Капители портала – романские. Это французский шедевр. Какая сила в этих листьях! Они не обрамляют, они брызжут, словно молодая поросль.
А пламенная выразительность, архитектурная мощь больших фигур паперти, слева от входа в церковь! Нет ничего прекраснее среди шедевров какой угодно эпохи. Чудо модулированных чернот!
Что говорит этот колокол с торжественным голосом? Не вызванивает ли он погребение какого-нибудь короля? Или свадебный марш величавой юной королевы? Это веха в моей жизни – владеющее мной напряженное ощущение, пока я слушаю колокол, любуюсь порталом и восхитительной расстановкой каменной толпы, упорядоченной в архитектуре. Колокола и скульптура – один и тот же великий язык.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).