Беседы об искусстве - [63]
Не часы, но века вызванивают колокола наших великих соборов.
Правда, праздники тоже, религиозные праздники… Какой сегодня? До чего же глубокий ров разверзает этот простой вопрос между собором и вопрошающим! Можно ли представить себе, чтобы человек XIII века спросил: в честь какого праздника сегодня звонят колокола? – Прервитесь, надземные призывы, или минуйте нас; улетайте в лазурь…
• Что за куча дряни! – слышу я вдруг.
Это какой-то мальчуган проходит мимо со своей матерью, рядом с собором, показывая на плохо уложенные каменные обломки – древние обломки древних камней, которые архитекторы оставили здесь, на стройке, и которые сами по себе шедевры.
Молодая женщина изящна, свежа, похожа на статуи, которые украшают собор. Она не одернула ребенка.
Оттуда, где я нахожусь, мне виден венец апсиды. Я вижу его сквозь занавес старых, оголенных зимой деревьев. Аркбутаны и деревья сливаются друг с другом, составляя некое гармоничное целое. Они привыкли жить вместе. Но оживит ли весна камни подобно деревьям?
Обилие трехэтажных арок в перспективе наводит на мысль о Помпеях, о росписях, где ветви и арки тоже переплетаются между собой.
Здесь я, быть может сильнее, чем в любом другом месте, шокирован реставрациями. Они XIX века и за те пятьдесят лет, как сделаны, уже успели покрыться патиной, но не обманывают. Эти полувековые нелепости хотели возвыситься до шедевров!
Все реставрации – копии; вот почему они заранее обречены. Ибо копировать можно, – позвольте мне это повторить! – со страстью к верности только природу: копии произведений искусства отвергаются самим принципом искусства.
И реставрации – на этом пункте я тоже хочу настоять – всегда вялые и жесткие одновременно; по этому признаку вы их и распознаете. Это потому, что одного знания недостаточно для того, чтобы создавать красоту; нужно еще и сознание.
Кроме того, реставрации нарушают общую картину, потому что вносят разнобой в эффекты. Подлинные эффекты при этом пропадают; чтобы добиться их, нужно много опыта, нужна большая дистанция, вековое знание…
Вот, например, правый щипец на фронтоне Реймсского собора. Он не был подправлен. Из этой плотной массы выступают фрагменты туловищ, драпировок – великие шедевры. Глядя на них, даже человек несведущий, если он наделен чувствительностью, пусть и не вполне понимая, может ощутить трепет восторга. Эти фрагменты, местами разбитые, как и те, что хранятся в Британском музее, подобно им, прекрасны во всем. – Но взгляните на другой щипец, отреставрированный, переделанный: он осквернен. Его планы более не существуют. Это тяжеловесно, сделано в лоб, лишено профилей, равновесия объемов. Для склоненной вперед церкви это непомерная ноша без противовесов. – О, этот Христос на кресте, реставрация XIX века! – Иконоборец, думая, что разбивает правый щипец, не причинил ему большого вреда. Но невежда, взявшийся реставрировать его!.. – Еще взгляните на стелющийся орнамент, который разучился стелиться: тяжеловесная реставрация. Это нарушение равновесия.
Починять фигуры и украшения, выдержавшие натиск веков, да разве такое возможно! Подобная мысль могла родиться лишь в умах, чуждых и природе, и искусству, и всякой истине.
Почему из двух зол вы не выберете меньшее? Оставить эти скульптуры как есть было бы не так разорительно. Все хорошие скульпторы скажут вам, что находят в них прекрасные образцы для подражания. Ибо незачем останавливаться на букве: важен дух, а он ясно виден в этих поврежденных фигурах. Используйте ваших бездельников в другом месте, они и там неплохо устроятся, потому что не работу ищут, а одну только корысть.
Они убийственно обошлись с Реймсским собором. Едва я вошел в церковь, как глаза резанули витражи нефа. Незачем и говорить, что они новые. Плоские эффекты!
А эти капители из ветвей и листьев, тоже сделанные заново: колорит однообразный, плоский, никакой, потому что рабочие пользовались своим орудием в лоб, под прямым углом к поверхности камня. Этим приемом они добились лишь грубых, одинаковых эффектов – иначе говоря, вообще никаких. Однако секрет старых мастеров, по крайней мере в этом пункте, вовсе не сложен, и додуматься до него было бы легко. Они держали резец наискось, это единственный способ добиться выпуклых эффектов, получить боковые планы, которые усиливают и разнообразят рельеф.
Но наши современники совершенно не заботятся о разнообразии. Они его не чувствуют. В этих капителях, составленных из четырех рядов листвы, каждый ряд выделен одинаково с тремя остальными! Напоминает довольно грубую ивовую корзинку.
Кто поверит, что у нас прогресс? Есть эпохи, где царит вкус, и есть… настоящее время.
В том, что касается вкуса вообще, прекрасной власти чистого наития, боюсь, что это признак молодости рас. С возрастом их чувствительность притупляется, ум слабеет. Чем, если не ослаблением рассудка, можно объяснить случай этих так называемых художников – архитекторов, скульпторов, витражистов, – делающих подобную реставрацию, имея перед глазами чудеса, которыми полны соборы? Их витражи – из линолеума: витражи-половики, лишенные всякой глубины.
Соседствующие с ними прекрасные вещи, сотворенные добрыми мастеровыми шестьсот лет назад, пострадали меньше. Взгляните на этот дивный цветочный букет, такой французский!
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).