Беседы об искусстве - [59]
5
Амьен
Эта церковь – прелестная женщина, это – Пресвятая Дева.
Какое счастье, какая отрада для художника найти ее столь прекрасной! С каждым разом все прекраснее! Какое глубокое согласие между ними!
Никакой суетливой неразберихи, никаких крайностей, никакой напыщенности. Это абсолютное владычество высшего вкуса.
Подумать только, этот памятник относят к варварским временам!
Эта Пресвятая Дева поднялась здесь в эпоху искренности, чтобы зажигать и поддерживать в сердцах людей любовь к прекрасному. Под своим покровом она приносила скульпторам бесчисленные модели. Это не только и не столько святые и мученики, которых я вижу здесь, – эти образцы предназначены и для нас. Тогда художники наверняка полагали, что со временем искусство должно будет вернуться к истине…
У меня нет намерения их перечислять, все эти образы. Некоторые мне запомнились особо.
• Ангел, поднимающий голову, чтобы показать нам небо.
• Двое молящихся.
• Раскрашенный епископ, потемневший от грязи и времени; какая восхитительная голова! Есть тут и какая-то собачка, наверняка принадлежавшая самому художнику…
• Рядом молится человек, внутренне, безмолвно; молитвенный жест направляет красивые складки его одежд, почерневших только снизу. – Епископ, покоящийся на своей гробнице, все еще говорит; на его устах застыла какая-то кроткая заповедь. – Два шедевра; этот барельеф – среди самых прекрасных творений; в нем мудрость Парфенона.
• Дева попирает ногой хамелеона с человеческим лицом, скользкого, липкого: великолепного.
• Святой навещает отшельника: это прекрасно, как греческая стела классической эпохи.
• Ангел является трем царям-волхвам. На общем плане эти фигуры естественным образом приобретают удивительную величавость.
• Богоматерь, напоминающая Цереру…
• Иисус говорит, а люди Ему внимают, чуткие и смышленые, как Улиссы. Они спорят. Один держит сову (Мудрость), другой книгу (Закон).
• Ангел, мягко побуждающий человека поднять голову, чтобы восхититься небом.
• Двое молящихся: хоть и коленопреклоненные, кажется, будто они летят.
• Святой Иоанн проповедует в рощице. Какая драматическая правда жеста, как и у Христа, который говорит народу! Эти образцы надо изучать актерам, они бы получили бесценные уроки.
• А эта прекрасная Богоматерь со своим платьем в прямых складках – не является ли она символической моделью всего собора? Эти повторяющиеся складки – его колонны.
• В Благовещении у Пресвятой Девы высокий стан и непередаваемое выражение снисходительности.
• Иисус с состраданием взирает на город Иерусалим, потом гневно отворачивается. Великолепный барельеф! Можно подумать, что это увеличенный аверс римской медали. Жесты сострадания и проклятия почти сливаются в причудливом и глубоко едином выражении.
• Фарисеи: у них на груди широкие матерчатые повязки, покрытые надписями; на груди, но не на сердце.
Какой диалог, истовый, нежный и волнующий, между этими фигурами, что осенены двойной святостью – истины и красоты! Или, скорее, какой хор! Ни одной диссонантной ноты, ни двух одинаковых нот. Это наиболее цельная и самая многообразная из симфоний.
А какое наслаждение – подробности рельефов! Порой это подражание природе, например в смело очерченных листьях клевера, порой – выдумка самого художника, всегда исходящего из природы конечно, но подражающего ей лишь в приемах творчества.
Оригинальность, как всем известно, – и разве я сам это уже не говорил? – не в сюжете, даже если так кажется. То оригинальное, что имеется здесь повсюду, – это повсеместное и сообразное применение главного принципа мудрости.
Амьенские решетки состоят с этим готическим монументом в совершенной гармонии. До чего же прекрасные вещи всегда согласны меж собой! Эти решетки эпохи Людовика XIV великолепны своим простым и благородным изяществом. Они пышно обвивают подножия колонн.
В моем уме возникает наивное – настолько, что педанты осудили бы его, – сравнение готической церкви с северными лесами, которые никогда не были слишком удалены от нее и поставили ей столько материалов. Что именно лес вдохновил архитектора, я, как и Шатобриан, совершенно уверен. Зодчий услышал голос природы, понял ее урок, ее пример и сумел извлечь глубокий главный смысл. Дерево с его листвой – это материал для жилища и его модель. Собрание деревьев – то, как они по-разному объединяются, как разделяются, в каком назначенном природой порядке и по каким направлениям растут, – это и есть церковь.
Разве не обнаружили мы жизнь скульптуры, мечтая в лесу? Почему архитектору должно повезти меньше, чем скульптору?
И лес продолжает производить на меня впечатление, близкое тому, которое я получаю в соборе. Одно тянет за собой другое.
Оба пробуждают мою молодость…
Вот и эта церковь неодолимо напоминает мне один лес, и я вновь его вижу…
Лес, где грезила моя юность, суров. В нем нет птиц. Горизонт почти со всех сторон замкнут, ограничен стеной деревьев. Но сырость оживляет краски. Зеленые отсветы по бокам…
Днем это царство безмолвия, ночью – ужаса.
Пейзаж мощный и печальный. Пестрые блики… ребра сводов, колонны… Соборные перекрестья, прорубленные в этой глуши… Грязь скрывает от нас палую листву, оставив на виду несколько листьев – лишь для того, чтобы оживить контраст. Крохотные солнечные блестки, вспыхивающие на стволах срубленных деревьев под скользнувшим лучом.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).