Беседы о литературе: Восток - [35]

В рассказе об одном подвижнике его спросили, почему он удаляется от общения с людьми. Он ответил: «Я не могу быть одновременно и с Богом и с людьми». Наверное, здесь идет речь о том, что иногда быть с людьми – разрушительно.

О нет, о нет! Я почти всё время посвятил тому, что русский путь иночества – то подвижничество, которое представлено нам в «Откровенных рассказах странника», в книге Свенцицкого «Граждане неба», то подвижничество, о котором говорит Рильке и к которому он временами стремится, – это не есть бегство от людей. Это, наоборот, возвращение к людям из того искусственного мира, в котором мы постоянно живем и в котором, конечно же, проще жить.

Наверное, Рильке хочет сказать молодому поэту, что истинное одиночество – это когда мы с Богом.

Конечно, когда мы с Богом, мы не можем бежать от людей, противопоставлять себя людям, мы не можем бросать людям вызов. Хотя очень часто бывает именно так: наше одиночество, добровольное или вынужденное, превращается в вызов, который мы бросаем людям, тем самым объявляя всех недостойными общения. Нет, это не так.

Как сделать так, чтобы то дерево, о котором Вы говорили, давало тень и защиту окружающим людям? Потому что не каждый это воспринимает как защиту.

Мне кажется, что на Ваш вопрос отвечает и сам Райнер Мария Рильке, и прежде всего западный мир в своем обращении к православному опыту. Я процитирую для начала четыре строчки из одного из стихотворений Рильке, написанных им на русском языке:

Все на полях: избушка уж привык

к этому одиночеству, дыхает

и лаская, как няня, потушает

плачущего ребенка тихий крик.

Простим поэту невладение русским глаголом (ему трудно спрягать глаголы), но давайте всмотримся в нарисованную им картину. Свое одиночество он уподобляет жизни старого крестьянина, который не выходит из избушки в то время, когда все на полях, и тихо дышит, лаская ребенка и успокаивая его, когда тот плачет, как няня. Одиночество – оно, как старушка няня, успокаивает человека, словно плачущего ребенка. Картинка взята из жизни деревни, из жизни простого деревенского старика. Надо сказать, что самым большим из русских друзей Райнера Мария Рильке был поэт-пахарь, крестьянин, всю жизнь проживший в деревне, в окрестностях Завидова, – Спиридон Дрожжин. Это тоже неслучайно. Почему великий австрийский поэт и блестящий интеллектуал подружился с русским поэтом-пахарем?

И, возвращаясь теперь к западному опыту прочтения православия, подчеркиваю, что «Откровенные рассказы странника» – это тоже книга, которая написана очень простым человеком, человеком из деревни, человеком с душой ребенка, человеком, который именно в силу своей деревенской природы видит мир таким, каков он есть. А монахи из книги Свенцицкого, из книги отца Валентина «Граждане неба» – они тоже простые крестьяне, и они тоже как дети. Как и те монахи, о которых говорится в книжечке «На горах Кавказа», в свое время изданной на деньги великой княгини Елизаветы Федоровны; как старец Силуан, как многие, многие другие. Почему отец Софроний Сахаров становится учеником простого крестьянина, старца Силуана? Вот что привлекает Запад в православном опыте: это подлинность и простота, в которой нет ни тени стилизации, в которой всё взято из реальной жизни. Простота Силуана, простота странника из «Откровенных рассказов», простота героя «Часослова» или этого вот старика, который становится героем русского стихотворения Рильке.

Поэтому я думаю, что дерево, о котором говорит поэт, лишь тогда будет не только расти, но и собирать под свою крону и защищать других, когда в нас будет больше этой простоты. Но только в том случае, если она не будет стилизованной, если она не будет хорошо сыгранной, а станет по-настоящему реальной. Что же касается бегства от мира, бегства от реальности, то этого в том пути, о котором мы с вами размышляем сегодня, нет, не было и быть не может.

Я вспоминаю, как рассказывали мне разные и самые неожиданные люди о своих встречах с отцом Софронием Сахаровым и с людьми из его окружения в Англии. Москвичи, жители Петербурга и других городов, в основном молодежь, попадая в Эссекс к отцу Софронию, уезжали оттуда и с джинсами, и со свитерами, и с пишущими машинками (тогда еще компьютеров не было), а потом и с компьютерами. И когда многие из них говорили потом: «Все-таки странно. Я думал, что они меня научат духовной жизни, а они меня завалили подарками. Я сумки еле дотащил из “Шереметьева”, когда вернулся от них из Англии». Я думаю, что вот этими подарками отец Софроний и его собратья и показали, чтó есть духовная жизнь и чтó есть реальное монашество, которое учит не бегству от мира, не бегству от людей, а любви к людям и той заботе о каждом, вне которой нет христианства и вне которой нет подвига иноческого.

Герман Гессе: «Игра в бисер» 11 ноября 1997 года [32]

Мне хотелось бы с вами сегодня поговорить о романе Германа Гессе «Игра в бисер»; о романе, который был написан во время Второй мировой войны, а по-русски появился осенью 1969 года. Появился – и сразу «сделал эпоху». Этот роман читали по многу раз, выучивали наизусть целыми страницами, этим романом жили. Его читали на рубеже шестидесятых-семидесятых годов и позднее и до сих пор читают. Конечно, атмосфера открытия ушла, тем не менее и сегодня этот роман представляет собой очень большое явление.