Беседы о литературе: Восток - [29]

Сегодня, в день Преполовения, в храме шла речь о том, что храм – это не только здание, это весь мир…

Что касается меня, то мне кажется, что в «Часослове» у Райнера Марии Рильке как раз речь идет именно об этом. Поэт весь мир понимает как храм и в «Часослове» показывает это прекрасно. Об этом же он говорил и в том фрагменте, который мы как-то читали, где поэт рассказывает о своих впечатлениях от Волги, от своего путешествия по России.

Не могли бы Вы назвать книгу, которую Вы считаете лучшей, об Огюсте Родене?

Мне кажется, что это как раз та книга, о которой мы сегодня говорим: это монография Райнера Марии Рильке.

Я думаю, что когда речь идет о творчестве, об искусстве, слово «работа», которое Вы употребляете, говоря о Родене и Рильке, неуместно.

Мне представляется, что работа художника, работа мастера в чем-то сходна и с работой каменщика, с работой того строителя, который возводит простые дома; с работой того мастера, который налаживает автомобили, собирает их и так далее. Потому что всякая работа заставляет нас трудиться до седьмого пота – это во-первых. И, во-вторых, когда мы видим ее результат – всякая работа радует. И поэтому не надо, мне кажется, противопоставлять ту работу, которой заняты миллионы из нас каждый день на своих заводах, на улицах, на фабриках, в мастерских той работе, в которую был вовлечен Роден или Микеланджело. На самом деле это одна и та же работа. И она радует всегда, и утомляет она тоже всегда. Поэтому радость и утомление, радость и изнеможение в работе всегда присутствуют вместе. И никогда не понятно, чего больше.

Я напоминаю вам, дорогие друзья, что мы сегодня с вами говорили об Огюсте Родене, о том, как увидел его творчество и рассказал о нем Райнер Мария Рильке. Мы не смогли обойти молчанием и те стихи Рильке, которые так или иначе связаны со встречей с Роденом и с тем опытом работы вместе, который пережили два этих великих мастера: скульптор и поэт, Роден и Рильке.

Мистическая роза Рильке 21 мая 1998 года

Мне бы хотелось продолжить сегодня разговор о Райнере Марии Рильке, о великом австрийском поэте рубежа XIX и XX веков. О человеке, в творчестве которого сфокусировались, как мне кажется, основные проблемы нашего времени.

Если мы просто пролистаем книги Рильке, то увидим, как много в них стихов, написанных на библейские мотивы. И если мы, уже не просто пролистывая страницу за страницей, а внимательно подходя к тексту, вчитаемся в эти стихотворения, то увидим, что каждое из них пишется, как икона. В них преобладают зрительные образы. Только даются они каким-то особым способом.

«Рождество Богородицы» – вот пример такой словесной иконы у Рильке:

О, как трудно вам, ангелы, было так звонко

Не запеть ей осанны звучнее рыданий,

Когда ведали вы: этой ночью ребенку

Родилась в мире мать для святых ожиданий.

Молча носились они и смотрели в то место,

Где одиноко лежал двор Иоакима,

Чувствуя в небе и сердце своем, что невеста

Чистая чистую твердь проникла незримо…

А внизу много дела; не смели они и приблизиться к крову.

Прибежала соседка с докучным советом, мудрила без толку,

А старик осторожно старался заставить корову

Не мычать, потому что такого события не было долго.[24]

Это стихотворение из цикла «Жизнь Марии», и автор, предпосылая ему греческий эпиграф, назвал его «Рождество Богородицы». Мы видим здесь событие, словно написанное на иконе. «Введение во храм», «Благовещение», «Посещение Марией Елизаветы», «Откровение пастухам», «Рождество Христово» – вот они, икона за иконой, стихи Рильке на библейские темы.

Как давно заведено, к пустому

месту казни всякий сброд согнали,

расходясь, через плечо бросали

взгляды на казненных, не по-злому

корча рожи вздернутым троим.

Но управились сегодня скоро

палачи и сели под большим

камнем наверху для разговора.

Вдруг один (мясник, видать, матерый)

ляпнул просто так: «Вон тот кричал».

И другой привстал в седле: «Который?»

Чудилось ему: Илию звал

чей-то голос. Все наверх взглянули,

вслушались. И, чтобы не погиб

бедолага, губку обмакнули

в уксусе и в рот ему воткнули —

в еле-еле слышный хрип,

пытку думая продлить на час

и увидеть Илию сначала.

Но вдали Мария закричала,

и с истошным воплем он угас.[25]

Это Распятие, как увидел его Райнер Мария Рильке. В сущности, всё это уже есть в Евангелии. Ничего своего, ничего нового поэт в эту картину не вносит; он как бы суммирует евангельские слова, евангельские заметки и реплики, рисуя из них картину. Поэт, автор «Часослова», человек, так глубоко понявший, что такое восточно-христианская византийская древнерусская духовная традиция; поэт, который видит себя иконописцем. Так он пишет свое «Распятие».

Рильке относится к поэтическому творчеству как-то иначе, чем большинство его современников. Это поэт, действительно по-новому оценивший поэзию. Это поэт, поставивший перед литературой новые задачи. Какие? Я постараюсь ответить сегодня на этот вопрос.

Рильке – это еще и поэт святого одиночества; heilige Einsamkeit называет свое состояние поэт. Это одиночество, но не простое, а святое.

О святое мое одиночество – ты!

И дни просторны, светлы и чисты,

Как проснувшийся утренний сад.