Беседы о литературе: Восток - [24]

Я беру на себя смелость утверждать, что этот текст Рильке, без сомнения, связан с «Часословом» вот еще почему. В другом письме (оно датируется 1903 годом) Рильке пишет прямо, вспоминая свою раннюю юность: «Ночью я вставал и отыскивал мой любимый томик Бодлера, “Petits poemes en prose”, (“Маленькие стихотворения в прозе”) и читал вслух самое прекрасное стихотворение, озаглавленное “А une heure du matin” (“В утренний час”). Знаешь ты его? Заканчивается оно величаво. Оно встает, и движется, и завершается, как молитва. Эта молитва Бодлера – настоящая, простая молитва, рукотворная, неловкая и прекрасная, как молитва русского человека. Бодлер шел к ней долгим путем, продвигаясь порой на коленях и ползком».

Итак, в стихах Бодлера Рильке видит молитву: простую, рукотворную, неловкую и прекрасную. Честно говоря, меня поражает это соединение двух определений рядом: эта молитва «неловка и прекрасна» одновременно. Я прочитал это стихотворение в прозе сначала в переводе Ходасевича, который был у меня под руками, потом нашел перевод Эллиса и не понял, что имеет в виду Рильке. Потом взял Бодлера по-французски. Тогда оказалось, что австрийский поэт абсолютно прав. Действительно, в этих очень неловких стихах – или стихах в прозе – у Бодлера присутствует удивительная глубина чувства. Прежде всего, и это, наверное, самое главное, та молитва, которой Бодлер заканчивает свое стихотворение, ключевым словом имеет одно: le silence, молчание. Рильке поражает это прекрасное и простое, «рукотворное» и одновременно «неловкое» молчание поэта. И в нем он видит что-то напоминающее те поклоны, которые один за другим кладет простой мужик в деревенском храме на Руси.

Рильке в течение всей своей жизни много читает, размышляет и, главное, прикасается в этих размышлениях к реальности Божьего присутствия в мире. «Дни и ночи на Волге, – пишет он в своих петербуржских заметках, – этом спокойно катящемся море, много дней и много ночей. Широко-широкий поток, высокий, высокий лес – на одном берегу, на другой стороне – бескрайняя степь, в которой даже большие города стоят всего лишь, как избы и палатки. Здесь заново постигаешь размеры и масштабы. Узнаёшь: земля – велика, вода – нечто великое, но прежде всего велико – небо. То, что я видел до сих пор, было лишь образом земли, реки и мира. Здесь же всё это присутствует само по себе. У меня чувство, будто я созерцал само творение. Как мало слов для всебытия, для вещей, данных в масштабе Бога-Отца. Я созерцаю мир здесь, на Волге, в масштабе Бога-Отца». Повторяю, прикосновение к реальности Божьего присутствия в мире – это одна из черт поэзии Рильке, одна из черт и его публицистики.

Накануне начала Первой мировой войны, живя в замке Дуино у своих друзей, Рильке работает над «Дуинскими элегиями». Потом они станут знамениты, потом их переведут на десятки языков. Но тогда это только поэтические наброски, только еще одна, вторая после «Часослова» поэтическая исповедь этого мятущегося человека.

…Слушай, сердце, и жди – на коленях

Ждали, бывало, святые могучего зова.

Чтоб он их поднял с земли…

Так они слушали Божьего гласа; конечно,

Ты не снесешь. Дуновенье хотя бы послушай,

Непрерывную весть, порождаемую тишиною.[15]

Читаешь эти стихи и вспоминаешь и молитвенные медитации «Часослова», и образы русского храма православной Церкви, полумрака, в котором светится лампадка перед иконой. Вспоминаешь и Библию, тот самый момент, когда пророку Илии Бог являет Себя в дуновении тихого ветра[16]. Вспоминаешь, что именно с духовным опытом Илии-пророка связывали средневековые кармелиты понятие о молитвенной тишине. Вспоминаешь и то, чтó говорит о тишине Шарль Бодлер в своем стихотворении в прозе «В утренний час» из книги «Le splin de Paris» – в том стихотворении, в котором услышал тишину Райнер Мария Рильке. И понимаешь, что именно тишина, в которой чувствуется дуновение непрерывной Божьей вести, есть доминанта творчества этого замечательного поэта.

Я напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена творчеству Райнера Марии Рильке. И говорим мы о нем не столько как о поэте, сколько как о мыслителе и искателе Бога. В дальнейшем мне бы хотелось специально посвятить разговор взаимоотношениям между Рильке и Роденом и его книге о Родене, специально поговорить о его «Часослове». Но сегодня мне хотелось бы говорить об одном: о Рильке как о мыслителе, о Рильке как об искателе Бога, о том паломничестве в Россию весной 1899 года, которое действительно перевернуло и преобразило его жизнь.

Мне бы хотелось сказать еще несколько слов о «Часослове» Рильке, хотя эта книга будет нами читаться в дальнейшем. Последняя из трех частей «Часослова» называется «Книгой о бедности и смерти». В ней влияние русской литературы, прежде всего, конечно, Толстого и Достоевского, чувствуется особенно сильно. Бедность – это подлинность, с точки зрения Рильке. Блеск золота является в сиянье солнечных лучей. Сам Бог беден, и поэтому только солнце дает золото храму, но не богатство. Бедность мастерских Огюста Родена Рильке сравнивает с бедностью Бога. Это великая пасмурность Бога, которая пробуждает к жизни деревья в марте. Бог беден – и обладает особой силой и удивительными возможностями одновременно.