Беседы о литературе: Восток - [22]

У нас, дорогие друзья мои, кончается наше эфирное время. Я благодарю вас за поддержку. Я благодарю вас за вопросы, в том числе и резкие вопросы. Но все-таки призываю вас быть честными, а не лгать, когда мы говорим о сегодняшней России. Не уподобляйтесь авторам газет «Завтра» и «Советская Россия».

Россия Райнера Марии Рильке 7 мая 1998 года [14]

Сегодняшнюю нашу беседу мне хотелось бы начать с цитаты. Вот она: «Вы, конечно, знаете, что во всём русском есть великая гордость. Но думали ли Вы когда-нибудь о том, что гордость и смирение – почти одно и то же, что, пожалуй, именно сходство обоих чувств можно даже было бы принять за меру их истинности и верности? А чувствовали ли вы когда-нибудь, что к этому воззрению можно прийти в России, только в России? Перед маленькой часовней Иверской Богоматери в Москве: коленопреклоненные люди в ней выше тех, которые стоят, а те, что склоняются, выпрямляются до гигантской величины; так это бывает в России. …Не проходит дня, чтобы я не возвращался к этим впечатлениям, согреваясь теплом их простоты и глубокой наивности». Так писал в 1899 году, уже почти сто лет тому назад, Райнер Мария Рильке, великий австрийский поэт нашего века, один из, быть может, самых глубоких и неожиданных мыслителей новой Европы.

Рильке не только любил Россию. Он ее хорошо знал. Он знал и русский язык и даже писал иногда на русском языке стихи. Весной 1899 года Рильке с друзьями приезжает в Россию. В Чистый четверг по православному календарю они были в Москве. Через несколько дней виделись с Львом Толстым. Пасхальную ночь праздновали в Кремле. И событие это оказалось столь мощной силы, что осталось в памяти поэта на всю его жизнь. «Пасха была у меня один единственный раз, – писал потом Рильке. – Это случилось в ту долгую, необычную, необыкновенную волнующую ночь, когда вокруг теснились толпы народа, а Иван Великий ударял в темноте, удар за ударом. То была моя Пасха. И я верю, что мне ее хватит на всю жизнь. Весть (о том, что воскрес Христос из мертвых. – Г.Ч.) в ту московскую ночь была дана мне странно большой. Она была дана мне прямо в кровь и в сердце».

Рильке очень хорошо понял, что смирение – это не есть покорность, что смирение – это не есть задавленность, что в смирении есть особая несломленность и сила. Именно об этом говорит он, размышляя о молящихся в Иверской часовне. Рильке был глубоко задет тем типом религиозности, который он обнаружил в России. Поэт написал целых три книги стихов, озаглавив их «Das Stundenbuch», «Часослов». Он написал эти стихи от лица русского инока, хотя потом говорил, что не со всем, далеко не со всем в них согласен. Но, тем не менее, сегодняшний читатель видит, что «Часослов» – это одно из самых больших достижений Рильке за всю его жизнь.

«Это было больше чем сорок лет назад в Москве, – напишет потом Леонид Осипович Пастернак, известный художник и отец Бориса Пастернака. – В один из прекрасных весенних дней после долгой суровой зимы, как бы заливающих всё экстазом солнечного блеска, в мастерской моей предо мной стоял молодой, очень молодой человек, белокурый, хрупкий, в темно-зеленом тирольском плаще. В руках у него были рекомендательные письма от друзей моих в Германии с просьбой оказать подателю помощь словом и делом в его знакомстве со страной и ее жителями. Просили меня также, насколько помню, познакомить его, если можно, с Толстым. Имя неизвестного мне поэта – Райнер Мария Рильке… – не сказало мне ничего. Но весь внешний облик этого молодого немца (я незаметно для него старался его изучить, бегло просматривая письма), который с небольшой мягкой бородкой и большими голубыми, по-детски чистыми вопрошающими глазами скорее напоминал тонкого русского интеллигента, его благородная осанка, его жизнерадостное, подвижное существо, его необузданный восторг по поводу всего, им уже виденного в России, этой, как он выражался, “святой для него стране”, – всё это сразу очаровало меня».

Рильке задался целью изучить религиозно-исторические обычаи страны и ознакомиться с подлинной и прекрасной народной жизнью. Затем Рильке встретился с Пастернаком и его семьей еще раз. Это было на железнодорожной станции между Москвой и Тулой. «Я с семьей, – пишет Леонид Осипович, – ехал на юг. Когда я вышел из вагона на станцию, я вдруг увидел Рильке. Оказалось, что он отправляется в Ясную Поляну. Интересным было также и то, что мой сын Борис, бывший тогда десятилетним гимназистом и находившийся со мной на перроне станции, в первый и последний раз в жизни видел моего молодого немецкого друга. И не снилось тогда ни ему, ни мне, что великий немецкий поэт так сильно в будущем повлияет на него и что ему, в свою очередь, дано будет своими переводами способствовать ознакомлению молодых литературных кругов России с творчеством Рильке».

Рильке действительно внутренне очень близок Борису Пастернаку. И, как это ни парадоксально, встретились они однажды, когда Борису Леонидовичу было всего лишь десять лет, когда он был еще ребенком, а Рильке, в общем, совсем молодым и неизвестным еще австрийским поэтом.

Одно время Рильке работал у Огюста Родена в Париже, был его секретарем. И вообще надо сказать, что к живописи и к скульптуре тоже Рильке относился как профессионал. Он серьезно знал историю искусства. Он умел видеть каждое произведение.