Берлинская жара - [96]

— И что же делать? — вежливо поинтересовался Хартман.

— Нужно что-то свежее, что-то общее и беспощадное в объеме всего Запада. И не имеет значения, как это будет называться: нацизм, империализм, ведизм. Не имеет значения национальность или раса. Главное, чтобы каждый член западного общества с младых ногтей отчетливо понимал: гуманизм — это только для него. К членам иных сообществ это не относится. А болтать можно все, что душе угодно: Liberté, Égalité, Fraternité.[15] — Шелленберг опустошил бокал и поднял на Хартмана красные, воспаленные глаза. — Вот вам объединяющее начало для нового сверхчеловека. Получите и распишитесь.

— Осталось убедить в этом лучшую часть человечества, — заметил Хартман.

— Убедить? — грустно усмехнулся Шелленберг и покачал головой: — Не-ет. Лучшая часть человечества поражена либерализмом, она погружена в пучину сомнений, с ней теперь не договориться. И в этом повинны мы, немцы, с нашей непомерной тевтонской гордыней. Требуется страшное, чудовищное событие, чтобы мир пришел в себя.

— Может ли быть что-то более чудовищное, чем нынешняя война?

Шелленберг взял из розетки зернышко кофе, разгрыз его, затем втянул сигарный дым и выдохнул его через ноздри.

— Может.

Уже прощаясь, он, словно вспомнив, сказал:

— Да, и передайте Виклунду, что лучше все-таки перенести нашу встречу на более позднее время. Возможно, даже не в Германии. Так будет спокойнее.

Дорога от штаб-квартиры крипо на Вердершер Маркт до Принц-Альбрехт-штрассе занимает пятнадцать минут. После собрания Гесслиц напросился ехать вместе с Небе: в гестапо должно было пройти совместное совещание по координации действий, связанных с переброской крупных масс военнопленных из Шверина, Ганновера и Бремена в Гамбург для разборки руин после бомбардировки. Сев в «мерседес» Небе, Гесслиц попросил поднять звуконепроницаемое стекло, отделяющее салон от водителя.

— Что-то случилось? — встревоженно спросил Небе.

— По Шелленбергу, — сказал Гесслиц, вытягивая больную ногу. — Есть странная информация. Поскольку вы просили что-нибудь разузнать, я навострил уши.

Небе расслабленно откинулся на спинку сиденья.

— Странная информация — она самая интересная. Слушаю вас.

— Я имел беседу с одним старым товарищем, он высоко поднялся в ведомстве, куда мы с вами едем, — пока не назову его фамилию. Так вот, дело было в пивной, мы расслабились, он крепко выпил и в потоке каких-то баек, реплик, шуток вдруг выдал невероятное. Якобы Мюллер получил сведения о том, что его клятый друг Шелленберг вошел в контакт с британской разведкой и начал сливать им детали уранового проекта. Взамен — опять же якобы — он рассчитывает получить от них гарантии личной безопасности.

Гесслиц замолк.

— Это всё? — спросил Небе.

— Пока да.

— Ценная новость, Гесслиц. Жаль только, что она является слухом.

— Дыма без огня не бывает, группенфюрер.

— А вот это правда.

Небе хотелось сказать: «Если Мюллер располагает доказательствами измены полуфранцуза, то странно, что до сих пор он их не предъявил. Значит, доказательства у него хлипкие. Но в нашей системе слухи имеют цену. Больше всего мне бы хотелось свернуть шею зарвавшемуся Шелленбергу. Но меньше всего — чтобы это сделал Мюллер. Обнаружить возле уха Гиммлера Мюллера вместо Шелленберга — такое можно увидеть только в ночном кошмаре».

Но Небе промолчал. Не все ли равно, кому из победителей быть полезным? Главное — распознать его до того, как все свершится. И не допустить ошибку.

Берлин, Вильгельмштрассе, 102, Резиденция начальника РСХА, 18 августа

Стало неписаным правилом за сорок пять минут до начала совещания у Гиммлера собираться в холле перед залом для проведения конференций и, слоняясь по нему, обмениваться новостями. Это, по мнению рейхсфюрера, укрепляло дух сплоченности в руководстве РСХА. Безмолвные официанты в белых перчатках и фартуках со свастикой разносили кофе, чай и сельтерскую воду, стараясь не попадать в поле зрения собравшихся. Тихий гул голосов, вежливые манеры, никакого солдафонства — Гиммлер настаивал на высоком уровне культуры служебных отношений. Сорока пяти минут было достаточно, чтобы продемонстрировать достойный класс взаимного общения, позабыв на время ведомственную грызню. Единственное, что мучило почти всех, — это высочайший запрет на курение в стенах РСХА, который приходилось соблюдать хотя бы на глазах у рейхсфюрера.

Машина Небе подъехала к дворцу принца Альбрехта почти одновременно с «Хорьхом» Шелленберга. Небе подождал Шелленберга на пороге, и они вместе вошли в головное здание Главного управления имперской безопасности. До конференц-зала нужно было подняться по главной лестнице и пройти через длинный коридор мимо стоявших на каждом шагу часовых. Они не спешили, поскольку Небе придержал Шелленберга, который не умел ходить медленно, и вполголоса заговорил:

— Послушайте, Вальтер. Мы с вами всегда ладили друг с другом. Мне было бы неприятно узнать, что вас неправильно поняли в нашем курятнике. Вы же, как никто другой, знаете: искаженная правда всегда убедительнее просто правды.

— Не понимаю, о чем вы, группенфюрер?

— Скажем так: мне небезразлична ваша репутация.