Берлинская флейта [Рассказы; повести] - [60]

Уснем под шум пересохших цветов, вечером проснемся, удивимся.

Нет, она туда больше никогда не пойдет.

Это твое право. Это даже к лучшему. Это развязывает руки.

Неошкуренные бревна сгнивают быстрее ошкуренных.

Уж заползает в бревна, где превращается в анаконду.

Он пошел ее провожать, она хотела, чтобы он зашел к ней, но он, всегда тактичный, вдруг заявил, что он не фельдфебель, а фельдмаршал.

Подул ветер, листья посыпались, полетели.

Будь осторожен на рынке, на пляже, а на вокзале вообще лучше не появляться.

Выгорело, пожелтело, почернело.

Промчался на большой скорости.

Вряд ли это возможно.

И штора от ветра шевелится, и марля на ветке.

Припадок молодой вдовы повысил эротическое напряжение.

Мойва, картошка, чай.

Ночью темно и страшно.

Стужа и запах бензина.

Степень сжатия, ход, максимальное давление.

Уголь нужно экономить.

Да, но как же развивались дальнейшие события?

Да развивались как-то.

Они задраили дыру куском льда, опустились на дно, замерли.

Горы тлеющих углей в осенних сумерках.

Шипят в огне мокрые ветки, плавится пленка, гудит сухой бурьян.

Море шумит, чайки кричат на кассете с музыкой для релаксации.

Нитрат аммония, сульфат аммония.

Доминанта, субдоминанта.

Они сделали вид, что поверили.

Губы чем-то смазаны.

Скоро на живодерню.

Чай, закат, просо.

Иоганн-Фридрихштрассе, пятьдесят три.

Птица прячется в листьях.

Считал листья.

Стол белый, кресло черное, грохот бетономешалки и отбойных молотков.

Распад формы, художественный произвол.

Здесь, пожалуй, нужно удвоить терцию.

Как ты считаешь?

Нечленораздельность.

Незавершенность.

Вода прибывает, лед посыпан золой.

Услышав за спиной топот, я оглянулся и увидел бегущего за мной молодого человека во фраке.

Он подсказал мне, что делать дальше.

Когда-то у нас были пчелы, крупнейшие в мире пчелы.

Тогда там водились и волки, и кобры, а в наиболее знойные часы мимо нашего шалаша шел на водопой тигр.

Бабушка, пчелы и я добывали в знойной степи мед, а дедушка, отец и дядя пропивали его в городе.

Проснулся ночью и был печален, что проснулся.

Георгий рисует, Катарина спит, Моника ушла своими психотерапевтическими уловками уговаривать клиентов повременить с суицидом.

Лист бежал из Германии, Шостакович ходил на футбол.

Снял очки, но тут же снова надел их.

Прямо — блеск льда, внизу — блеск металла, я спустился вниз и спросил у рабочего с блеском под носом, и он подробно, с астматическими паузами и выравниванием согнутой папиросы и пересадкой бумаги с мундштука на дырочку непосредственно табачной части гильзы, выковыриванием серы спичкой из заросшего ущелья уха в графитовой смазке, итак, сказал он, берешь вот это блестящее правой рукой, левой рукой отводишь в сторону другое блестящее, правой бьешь по блестящему третьему, и оно должно выскочить. А вообще, спросил я, как с перспективой? Справишься с этим блеском, ответил он, откроется другой блеск, а там уж, как говорится, кто его знает, и тут он вскочил на подножку осаживаемого вагона, и засвистел в свисток, и скрылся.

Закрыть окно, глаза, открыть газ.

Завернуться в тряпье на полу, уснуть, не проснуться.

Она включает отопление, музыку, зажигание, скорость, фары, свет, мчится машина по ночному городу туда, где флейтист будет дуть мимо флейты, пианист будет стучать гвоздем по черному дереву, далее будут вина красные, белые, зеленые, голубые и черные в виде угольных брикетов в корзине у подтопочной дыры на рассвете, на полу, в незнакомой местности.

Этой шапке уже четверть века.

Они продолжают движение по серой гофре февральской степи.

К Георгию приехали земляки. Они тоже художники. Они рисуют грузинские мотивы поточным способом, краски еще не просохли, уже есть клиенты, а сейчас немножко поужинаем: горы зелени, мяса, рыбы, специй, веселые голоса, затейливые тосты, жизнерадостность и самовлюбленность — сбежал, долго бродил под моросящим дождем.

Ночная музыка моря, запасных путей, разбитых вагонов, разлагающихся трупов.

Прогулки по городу и за городом доставляют удовольствие, морщины разглаживаются, тонкие запахи ощущаются, различаются — даже прослезился.

Нет, он не пьет, а если пить, то поезд входит в правое ухо и выходит в левое.

Произведения скульптора котируются.

На смену бледному дню является мрачный вечер, и бледный день, дрожа от страха, не может сдать смену своему сменщику, так как нечего сдавать.

Солнце светит в окно, птица поет, листьев на дереве четыреста сорок восемь, двадцать три из них желтые, бетономешалка пока молчит, пчела преждевременно выползает из своего домика и теряет сознание при виде черных полей и лесов с остатками снега, сесть на пол и гудеть без повышения и понижения, глоток вина на несколько минут отправит к блеску ног ее на склоне холма бывшего порохового склада, картины на стенах, их много, и вся эта грузинская ностальгическая тема давит, душит, а звонкий смех двухлетней Катарины раздражает.

Белая проволока в зеленой траве. Стакан когда-то принадлежал подполковнику. Энергичный инвалид и пьяные девушки в весеннем лесу. Жгуты и ленты. Солома и битум. Ткань и дерево. Дубляж орнамента ковра на оконном стекле. Живет во впадине бывшего кирпичного карьера. Домик, виноградник, цветы. Кладбище над головой, то есть живут они ниже уровня старого, тесного городского кладбища. Хоронить там уже нельзя, но хоронят, гробы на гробы, кости на кости, многоэтажное кладбище, и черные стенки крайних гробов давлением выдавливаются к краю карьера, и теперь коричневая стена карьера похожа на комод с многочисленными ящиками.