Белый ветер - [74]

Он решительно встал. Пора спать. Завтра надо быть в форме, чтоб достойно встретить самый счастливый день в своей жизни. Только вот удастся ли заснуть?

Но вопреки опасениям заснул он мгновенно.

И так же мгновенно, привычно, до звонка будильника, проснулся в половине седьмого. Сделал зарядку, принял холодный душ, съел завтрак, который он научился готовить себе с поразительной быстротой.

И снова придирчиво проверил, красиво ли заправлена постель, ровно ли лежит скатерть, не налетела ли за ночь пыль на подоконник, не засохли ли в вазе цветы. Все было в идеальном порядке. Хозяйка еще спала, но Левашов знал, что часам к восьми, кряхтя и что-то бормоча, она выйдет на кухню, повозится там, а потом заахает, что опаздывает, и, не успев почаевничать, засеменит мелкой старушечьей походкой по лестнице.

У хозяйки квартиры, носившей доброе русское имя-отчество — Ефросинья Саввишна, были сложные семейные обязанности. Когда-то она жила в этой двухкомнатной квартире с мужем, сыном и двумя дочерьми. Муж умер. Сын — моряк — теперь обосновался в Одессе, а вернее, в дальних морях на своем корабле, одна дочь обитала в столице, а вторая здесь, но на другом конце города. Она была замужем, имела годовалую дочку и жила тоже в двухкомнатной квартире. Строились всевозможные планы обменов, но никаких реальных шагов не предпринималось, все набегали какие-то более важные дела.

Впрочем, неудобств от раздельной жизни со своей матерью дочь Ефросиньи Саввишны не испытывала. Каждое утро, словно на службу, старушка исправно являлась к дочери, чтобы пестовать внучку. Она возвращалась домой не раньше десяти и, попив на кухне чайку, ложилась спать, дабы на следующее утро, охая, что опаздывает, снова мчаться к дочери. Иногда она оставалась там ночевать, заранее предупредив Левашова, чтоб не пугался и не бежал заявлять розыск в милицию.

Такая вот у нее была рабочая неделя, включавшая и субботу, и воскресенье. С Левашовым они виделись редко — он рано уходил и поздно возвращался.

Когда к нему вселился Шуров, они предложили увеличить плату за комнату, но Ефросинья Саввишна, подумав и пожевав губами, отказалась.

— Я целиком комнату сдаю, а не койки или углы (у нее была своя гордость), да и то вас никогда дома-то не бывает.

После Наташиной телеграммы Левашов поговорил со своей хозяйкой. Он сказал, что к нему должна приехать родственница, и поскольку она женщина — сами понимаете, не Шуров, и будет пользоваться кухней, — то он хотел бы платить больше.

Как объяснить не терпевшей обманов Наташе этот сложный тактический ход, он пока не думал.

Но все оказалось проще. С безошибочной старушечьей проницательностью Ефросинья Саввишна сразу все поняла и, как всегда подумав и пожевав губами, сказала:

— Тут, милок, все правильно выходит. Жене твоей и стирать потребуется, и готовить. Так что больше пользования получается. Если не возражаешь, пятерку накину. — И, хитро посмотрев на него, добавила: — Одна приедет аль с дитем? И где ж ты ее прятал-то?

Левашов покраснел — вот черт, какое дитя! — и забормотал в ответ что-то насчет родственницы.

— А я что говорю! — Ефросинья Саввишна с укором посмотрела на него. — Я и говорю — жена. Жена нешто не родственница?

Сраженный такой железной логикой, Левашов постарался объяснить, что Наташа пока не жена, а невеста, и вообще…

— А дитя нет? — с надеждой повторила свой вопрос старушка, которая обожала маленьких детей.

— Так невеста же, — втолковывал Левашов, — свадьбу еще не играли.

— Э, милок, по нынешним временам и с невестой дите прижить не мудрено. Нет, значит, ну ничего, авось будет. Кого хочешь-то, девочку аль мальчика?

Левашов смутился вконец и постарался вновь перевести разговор на пятерку, с ужасом думая о том, что все эти вопросы, несомненно, будут заданы Наташе.

Все же главная проблема была решена. По существу, они с Наташей обеспечены жильем. «Но только до обмена, милок, — предупредила его Ефросинья Саввишна. — После обмена, сам понимаешь…»

Однако Левашова это не беспокоило. Он уже понял, что существующее положение устраивает не только его, но и старушкиных дочь и зятя. А когда она однажды обмолвилась, что, мол, пока не поменялись, надо бы внучку сюда прописать, то стало ясно, что обмен вряд ли когда-нибудь вообще состоится.

Зная, что Наташа приезжает сегодня, Ефросинья Саввишна, как бы случайно предупредила накануне, что ночевать в воскресенье не приедет — внучка что-то покашливает. При этом хитро глянула на него. Она была тактичным и добрым человеком, эта старая женщина.

В восемь тридцать с букетом цветов Левашов уже прохаживался по перрону городского вокзала. Московский поезд стоял здесь всего четыре минуты и ожидался, как он выяснил, без опозданий. У носильщиков он спросил, где примерно останавливается шестой вагон. И засек это место по будке телефона-автомата.

Утро выдалось чудесное — солнечное, ясное, обещавшее жаркий день.

Существовал прямой поезд из столицы, которым и ездили обычно местные жители (непонятно было, почему Наташа выбрала транзитный). Поэтому перрон был пустынен. Лишь пять-шесть встречающих, как и он, с цветами нетерпеливо топтались у путей. Ровно в девять, гремя на стыках и замедляя ход, дыша разогретым металлом, поезд подошел к перрону.