Белый ветер - [72]

— То-то, что не говорит, — помолчав, пояснил Онуфриев. — Случайно узнал от ребят. Он, еще когда вас в роте не было, в училище рапорт подал.

Левашов ждал продолжения. Но Онуфриев не торопился.

— Могли спросить сперва, — неожиданно сказал он. — Пишут, что в голову придет. Ануфриев, Онуфриев — им все равно. А это разница…

— Да ладно, чего обижаешься, — Левашов не мог сдержать улыбки. — Исправят. Так что ты мне про Горелова хотел сказать?

— Дед у него… — комсгрупорг опять замолчал.

— У всех деды есть или были.

— У него и дед — генерал…

— Тоже генерал?

— Да. Отец, генерал-майор, дивизией командует. А дед, генерал-лейтенант, на пенсии. И оба — десантники.

— Ох! Ну, знаешь, Онуфриев, ты пока главное выскажешь, уже Горелов-третий генералом станет. Так бы и говорил, что в твоем взводе — представитель замечательной семьи. Это ж надо! — восхищался Левашов. — Три поколения десантников. И я только сейчас об этом узнаю. Пристыдил ты меня…

— Я вас не стыдил, товарищ гвардии лейтенант, — забеспокоился Онуфриев. — Я к другому даже совсем, что, мол, интересный факт для комнаты славы, потому и сказал…

Но Левашов не слушал.

Да, как ни стараешься во все вникнуть, все равно что-нибудь упустишь. Как можно было не разузнать, что в собственной роте служит сын и внук десантников! Теперь понятно, почему Горелов, образцовый солдат, не мыслит дальнейшей жизни без училища. Об этом Левашов уже беседовал с ним. И он вспомнил этого подтянутого, энергичного солдата, набравшего добрую полсотню прыжков еще до прихода в армию, удивлявшего командиров глубокими знаниями всего, что касалось парашютно-десантной службы.

Левашов относил это на счет увлеченности. Таких влюбленных в парашютное дело солдат служит в ВДВ немало, и многие мечтают попасть в Рязанское училище. Есть и такие, что идут по стопам отцов или старших братьев. Но тут прямо-таки исключительный случай; два генерала десантных войск в роду! А дед Горелова наверняка герой войны. И он, заместитель командира роты по политической части, ничего об этом не знает. Стыд! Но каков Горелов! Ни разу родней не похвастался, никаких поблажек не просит, наоборот, как сообразил теперь Левашов, скрывает свою родословную.

Такое, видимо, получил воспитание. Он представил себе, как дед и отец напутствовали парня в армию, как, наверное, говорили: «Забудь, кто мы есть, помни, кем были. А начинали мы тоже солдатами». И Горелов-третий не ронял чести династии. Стал отличником по всем показателям. Грудь его украшают полдюжины значков. «Да, этот будет образцовым офицером, — подумал Левашов. — И генералом станет. И кому-то посчастливится служить под его началом».

— Пригласи Горелова в понедельник ко мне, — сказал Левашов комсгрупоргу. — И, улыбнувшись, добавил: — А насчет фамилии распоряжусь, чтоб исправили.

— Да ну их!.. — огорченно махнул рукой Онуфриев.

…Наташа приезжала на следующий день. Ему повезло — это было воскресенье. Поезд приходил в девять утра.

Накануне, чуть не до полуночи, они с Шуровым готовились. Произвели генеральную уборку, вымыли полы, окна, застелили стол новой скатертью. Забили холодильник продуктами, фруктами, конфетами, коньяком и шампанским. Левашов не был уверен, что все это потребуется им с Наташей, но на всякий случай запасся.

— Традиции, брат, великая вещь, — многозначительно, хотя и не совсем понятно, изрек Шуров.

Сам он накануне перебрался на новое место жительства. Кто-то из его сослуживцев уехал на длительные курсы переподготовки, и он занял временно освободившуюся комнату.

Вечером у них с Левашовым состоялся разговор.

— Что же, завтра начинается новая жизнь? — Шуров говорил без улыбки.

— Начинается-то начинается, но кто знает какая? — задумчиво ответил Левашов.

— Что значит «какая»! Счастливая, без сомнения. Хоть я ее ни разу не видел, но, судя по твоим рассказам, другой жизни у вас быть не может.

— Ты знаешь, — заговорил Левашов, словно не расслышав слов друга, — Наташа очень сложный человек. Иногда я ее боюсь, честное слово! Ну не в прямом смысле, конечно, но как-то… как бы тебе объяснить… Понимаешь, нельзя предвидеть ее поступков, реакции. Возьми кого хочешь, не себя, не ребят — с вами я сто лет знаком, — а вот даже в роте. Допустим, командира роты, тех же Русанова, Томина, даже начальника политотдела — я могу представить, как они будут действовать при тех или иных обстоятельствах, а вот Наташиных действий предугадать не могу.

— Это тебе только кажется.

— Может быть. Может быть, кажется. Но ведь кажется! Бывая с Наташей, я никогда не знал, что она ответит, понравятся ли ей мои слова… Может, она теперь другой стала, не знаю.

— Все-таки интересно, почему она так долго пропадала? — Шуров при всей своей сдержанности не мог скрыть любопытства.

— Вот видишь, — Левашов потрогал карман, где у него лежала Наташина телеграмма, — пишет, что никаких объяснений не будет. Поверь, я ее знаю: не захочет — словом не обмолвится.

— Да ты сам себе противоречишь: то ты ее не знаешь, то ты ее знаешь. Не может же человек столько времени пропадать, а потом явиться, словно сбегал в лавку за хлебом. Муж ты ей или не муж?

— В том-то и дело, что пока не муж, — грустно улыбнулся Левашов.