Над Нью-Дели вздымалось гигантское, ослепительно синее небо. Это была особая синева, неведомая другим городам. Словно сработанную древними мастерами и расписанную хитрым лаком по тайным, утерянным ныне рецептам немыслимых размеров чашу опрокинули над городом. И стала она куполом. И сверкает такой пронзительной синевой, что глазам становится больно.
А потому, наверное, и все остальное так необычно, ярко, так по-своему красочно в этом дремлющем городе: и розовые, как розовые фламинго, дворцы, и белые, словно белые фламинго, минареты, и иссиня-зеленая листва деревьев, и желтая пыль дорог…
Но ярче небес и куполов, красочней дворцов и стенных росписей одежда швейцара «Ашука-отеля», самой роскошной гостиницы города.
Всеми цветами радуги, золотом и серебром сияют его камзол, и пояс, и шаровары, и тюрбан, чернее тропической ночи его усы и борода, подобно старинной меди застывшее в великой торжественности лицо.
Одна за другой бесшумно и важно подкатывают к подъезду, похожему на врата древнего храма, самые дорогие, самые роскошные автомобили ценой в десятки тысяч долларов. Из них выходят и медленно поднимаются по мраморным ступеням господа ценой в миллионы. Господа в тропических шортах и черных костюмах с шерстяными жилетами, в бурнусах и гранбубу, украшенных золотым шитьем, в летних рубашках и белых, похожих на кальсоны, узких штанах.
Огромный швейцар для того и поставлен у тех райских врат, чтобы с почтением и поклонами открывать автомобильные дверцы тучным и отгонять тощих, что толпятся поодаль, надеясь дождаться горсти монеток.
Ослепительное небо остается за дверями.
В прохладных холлах отеля царит полумрак.
Лифты, медлительные и тяжелые, поднимают обитателей «Ашука-отеля» к бесконечным коридорам, вдоль которых вытянулись непроницаемые массивные двери номеров. За этими дверями необъятные, словно теннисный корт, комнаты.
Но эти комнаты, за которые платят в день столько же, сколько получает в год их строитель, скромны и тусклы по сравнению с «сюитами» — апартаментами-люкс, что расположены на верхнем этаже. Те даже не имеют номера. На их полированных, из красного дерева дверях искусным резчиком вырезаны изображения быка, или слона, или коня, пли оленя…
Тот, кто занимает «сюиту», не говорит портье: «Дайте мне ключ от номера 115-го», он небрежно бросает: «Мне ключ от слона».
Когда невысокий, с пергаментным лицом человечек, которому можно было бы одинаково дать что сорок, что шестьдесят лет, тихим хриплым голосом прошептал: «Сюита бык. Заказана», портье чуть не выпал за свою широкую стойку к ногам посетителя, протягивая ему резной тяжелый ключ. Долгим, преданным взглядом провожал он нового постояльца (а вдруг обернется?), направляющегося к лифту в сопровождении двух боев. Бои сгибались под тяжестью потертых кожаных чемоданов. Шествие замыкал секретарь. Под мышкой у него был длинный чехол, в каких носят наборы «клабов» для игры в гольф. «Клабы» весят немало, но для человека такого роста и с такими плечами разве это вес?
Человечек с пергаментным лицом проник в «сюиту бык». Наградил боев столь щедрыми чаевыми, что даже они, привыкшие к постояльцам-миллионерам, вытаращили глаза и, наступая друг другу на ноги, заторопились спиной вперед к выходу. Не снимая шляпы, человечек направился к телефону, а секретарь, бросив на стол, отчего тот затрещал, свои «клабы» для гольфа, торопливо прошелся по апартаментам.
После этого он вернулся в гостиную и, вынув из «кладного» чехла засверкавшие черным металлом части, начал неторопливо, но споро собирать автомат.
Тем временем человечек с усталым, пергаментным лицом заканчивал телефонный разговор.
— К сожалению, я завтра же должен вернуться в Макао, — говорил он по-немецки. — Сами понимаете, что такое фирма без хозяина. Нужен глаз да глаз. В наше время на одного честного служащего девять воришек… А? Да? У вас тоже? Ну, вот видите. Значит, жду вас вечером. Я привез весь комплект образцов, как вы просили. И не забудьте, пожалуйста, европейские прейскуранты. На немецком языке — как условились. До вечера…
Положив трубку, он снял шляпу, сбросил пиджак и, подойдя к холодильнику, налил себе большой стакан ледяного сока.
А тот, с кем вел он телефонный разговор, находился от него на расстоянии едва ли пяти метров в «сюите олень» по ту сторону устланного толстым пушистым ковром коридора.
Это был румяный, совершенно лысый господин, напоминавший пастора без сутаны. Пасторообразный господин тоже снял пиджак. Словно между ним и его пергаментным собеседником существовала телепатическая связь, положив трубку, он торопливо направился к холодильнику и, налив большой стакан сока, залпом осушил его.
Сверкающее делийское небо постепенно темнело. Оно становилось все синей, потом снизу поползли к зениту лиловые краски. Они всё ширились, все густели, и вот ужо небесная крыша стала напоминать фиолетовый атласный шатер. Атлас превратился в бархат, черный бархат, на котором бриллиантово засветились крупные звезды. С пугающей быстротой опустилась на город ночь.
Она прикрыла густые сады, пыльные дороги, тихие улочки. И только «Ашука-отель» своим могучим освещением расталкивал ночь. Горели огромные фонари у входа, сверкали цветные огни баров и ресторанов, светились бесчисленные окна колоссального здания, молочные шары у автомобильной стоянки, вдоль аллей, на террасах заливали все лунным светом.
