Заколдованный круг - [4]
Наркомания все растет, расползается, словно злокачественная опухоль, по стране, наркоманы насчитываются уже не тысячами, а миллионами, ими полна армия, университеты, школы… Наркотический бизнес дает тысячепроцентную прибыль. Он выгоден всем — и бандитам, и сенаторам, и контрабандистам, и респектабельным бизнесменам, и продажным полицейским, и политикам… Он не выгоден только мелюзге, отчаявшимся, запутавшимся, мечущимся, юным, не видящим опасности, да и не юным, не умеющим опасность предотвратить.
Глава II
ДОМАШНИЙ ВЕЧЕР
Родители веселых молодых людей, собравшихся сегодня у Терезы Лонг, — респектабельные богатые люди. Это все солидные, уважаемые бизнесмены. И прежде всего сам господин Лонг, отец Терезы.
Посмотрев на часы и убедившись, что рабочее время кончилось, он отпускает секретаршу, надевает шляпу и, на персональном лифте, спускается в холл. В холле пусто — служащие разошлись. Господин Лонг садится в машину.
Откинувшись на мягкие подушки, полузакрыв глаза, он едет домой. Он спокоен и доволен. Сегодня день прошел отлично. Масса деловых удач! Он был в форме. Впрочем, он всегда в форме. Господин Лонг не стар — пятьдесят лет. Какая же это старость! Он первоклассный теннисист и охотник, великолепно играет в гольф и кегли. А уж в плавании он может посоревноваться с любым приятелем своей дочери.
Он сидит — стройный, широкоплечий, без капли жира на длинных эластичных мышцах. Ни сединки в коротком светлом ежике волос, ни одного вставного зуба, совсем мало морщин на загорелом, энергичном лице. Глаза полузакрыты. Господин Лонг не очень любит показывать свои глаза. Поэтому он часто прикрывает их длинными темными ресницами (предмет гордости!) или черными очками.
Машина въезжает в открытые ворота, прошуршав по гравию, подкатывает к лестнице, ведущей к парадным дверям. Торопливо выскочив и обойдя машину, шофер открывает дверцу. Господин Лонг выходит и с наслаждением вдыхает загородный, свежий, сыроватый после дождя воздух. Он поднимает взгляд к освещенным окнам дома. Там, за тюлевыми занавесками, мелькают силуэты, горят все люстры — у дочери вечеринка.
Господин Лонг улыбается. Он любит дочь. Ей весело — значит, весело и ему.
Простившись с шофером кивком головы, он быстро, — по-юношески энергично взбегает по ступеням и скрывается за парадной дверью своего красивого дома.
В доме шло веселье. Тереза — Тер, как звали ее друзья, — устраивала очередную вечеринку по случаю… По какому же случаю? Этого никто не помнил, да это и не имело значения. «Случаи» находились чуть ли не каждую неделю. Важно было собраться. Студенты частенько собирались на вечеринки. Разумеется, по-разному. Кто жил в общежитиях, набрав горы пива в банках и сандвичей в целлофановых пакетах, рассаживались, как сельди в бочке, в чьей-нибудь комнате и «проводили вечер». Например, слушали записи любимого певца. Или до хрипоты спорили. Кто самый великий автор детективных романов? (Сходились на том, что Достоевский.) Идти ли походом в столицу с протестом против никому не нужной войны? Можно ли навести порядок в стране, если стрелять в каждого плохого президента? (Но поскольку каждый находил у президентов какие-нибудь недостатки, то получалось, что президентов требовалось больше, чем куропаток…)
Иногда, собравшись, готовили газету. В университете их выходили десятки, по числу обществ и кружков. Газеты потом расклеивались на стенах.
Иногда просто напивались, гасили свет, обнимались с девчонками… Иногда танцевали, иногда пели, иногда даже играли в шахматы…
Словом, сколько было студентов, столько и способов проводить вечера. Это зависело от взглядов, привычек, толщины кошелька, интересов. Но каждый считал, что его образ жизни единственно правильный.
Тер и ее компания принадлежали к тем, кого большинство других студентов называло «бездельниками». Это было не совсем справедливо, поскольку относилось не к академической активности, а к финансовому безбедному (в основном благодаря родителям) положению. Кроме того, в компанию «бездельников» попадали порой люди отнюдь не богатые.
Во всяком случае даже в этой компании не у всех были такие просторные, такие красивые и богатые дома, как у Терезы Лонг, и чаще всего собирались у нее.
Именно этому господин Лонг, отец Терезы, обожавший ее и обожаемый ею, радовался больше всего.
У других дети болтаются по кабакам, по каким-то притонам, по собраниям, а то и митингам, уезжают в лес на машинах и черт знает чем там занимаются. И неизвестно, с кем дружат и как проводят время. Бывает, и дома не ночуют. Им девятнадцать, восемнадцать, семнадцать лет. Но они уже считают себя взрослыми, все познавшими, все испытавшими, во всем разочаровавшимися. Отец и мать для них — мамонты, ископаемые, представители давно ушедшего мира. А между прочим, случись что— и тут же с воплями и слезами мчатся в объятия к «мамонтам»: выручайте, спасайте родное дитя.
Ох, эта современная молодежь! Безвольная, беспомощная, мечущаяся, попадающая на любую удочку, в любой капкан, ни на что не способная. Не то что его поколение! Военное поколение.
В войне, правда, ни он, Лонг, ни ему подобные не участвовали. Но это не важно — воевали те, кто не был способен ни на что другое. Дураки. А вот он и его «ребята» работали, работали, как звери! Это потрудней, чем воевать. Куда там фрицам до конкурентов на черном рынке, чиновников-взяточников, враждебных гангстерских банд! Вот где была война — не то что там, на полях сражений. Выкрасть или купить у интендантов партию оружия, продовольствия, которого напрасно ждали солдаты в окопах, лекарств для раненых, переправить все это в Африку, Азию, продать повыгодней, вложить деньги в новое дело — это да, это подвиг, это победа. Не ровня какому-то взятому штурмом городишке, форсированной реке!
