Белый ветер - [71]

Он посмотрел на часы и прикинул, сколько остается до прихода поезда. Выходило что-то около сорока часов.

В тот вечер и на следующий день Левашов был рассеян, забыл о чем-то важном, отвечал невпопад. Усмехнувшись, подумал: «Вот оно влияние морального фактора на боеготовность». Только при такой радости полагалось бы находиться в особенно хорошей форме, а тут наоборот — пониженные рефлексы. Странно…

А жизнь роты шла своим чередом. С утра взводы отправлялись на занятия. Солдаты обедали, занимались самоподготовкой, в личное время писали письма.

Запершись в ленинской комнате, лейтенант Гоцелидзе, Букреев и еще двое гвардейцев готовили первый номер фотогазеты.

Постепенно исчезла рассеянность. Левашов окунулся в привычную для него многогранную жизнь роты, из которой его едва не выбило радостное потрясение. Теперь все казалось ему чудесным, удачным, просто замечательным. Газету повесили незадолго до вечерней поверки, и она имела такой успех, что солдаты чуть не опоздали на построение.

Отличные снимки, в том числе цветные, рассказывали о полевом выходе, начиная с посадки в самолет и кончая возвращением в казарму. Здесь были и привалы, и переходы, и комсомольское собрание в лесу. Были и фотошутки, и забавные подписи, и карикатуры. Лейтенант Гоцелидзе сообщил Левашову, что через неделю будет смонтирован фильм и тогда можно устроить торжественную премьеру.

— Мы свой «Экспортфильм» создали, — радостно говорил он. — Понимаете, уже заказчики из других рот появились, просят дать им напрокат. Не знаем только, чем плату брать!

Комсгрупорги проводили собрания, подводя итоги выполнения соцобязательств, взятых перед учениями.

Немного огорчало, что благодарность роте так и не объявили. Солдаты, впрочем, хоть и слышали краем уха о «деле со взрывчаткой», но быстро забыли о нем, а Рудаков отлично выполнял все задания и, казалось, тоже не думал больше о вопросах дознавателя.

Хмурым оставался один лишь капитан Кузнецов, прекрасно понимавший, что неприятное дело только начинается. Однако он держался как обычно, был строгим, требовательным и скупым на похвалы.

Левашов же частенько теперь поглядывал на часы, считая, сколько осталось до прихода поезда. А работы было невпроворот.

Опять хлопот доставил замкомвзвода Солнцев. На комсомольском собрании «вечный нарушитель» Третьяков взял да и разделал его под орех: груб, ругается, несправедлив, прямо «унтер Пришибеев». И вот этого «унтера Пришибеева» Солнцев никак не мог ему простить. Каждый раз, наказывая Третьякова, а для наказания того всегда были основания, он кричал: «Я вам покажу унтера Пришибеева! Вы у меня отучитесь своих командиров оскорблять!»

Разумеется, Третьяков пожаловался на гонение со стороны старшего сержанта, мстившего, по его словам, за справедливую критику на собрании.

— Вы что же, Солнцев, — строго выговаривал Левашов, — не можете себя в руках держать? Мы уж сколько раз с вами беседовали! Вы замкомвзвода, вам дана большая власть. Как же вы ею пользуетесь?

— А что ж, товарищ гвардии лейтенант, меня, значит, каждый нарушитель унтером будет обзывать, да еще Пришибеевым, а я, значит, молчать должен? Нет, не быть этому. — И старший сержант упрямо мотал головой.

— Вот вы и докажите, что вы не унтер, тем более не Пришибеев, — пряча улыбку, втолковывал Левашов. — Нарушил Третьяков дисциплину — накажите, но при этом разъясните ему причину наказания серьезно, убедительно, спокойно, чтоб и он, и другие поняли, чтоб солдаты на вашей стороне были. А вы начинаете орать да еще прямо заявляете, что расправляетесь с ним за критику. Учтите, комсомольцы посмотрят-посмотрят — да и взыщут с вас по своей, по комсомольской линии.

— Тогда пусть он извинится! — упрямо требовал Солнцев.

— Разве он не прав? Ведь на собрании он столько Примеров привел вашей грубости, несдержанности! И комсомольцы его поддержали. Так?

Солнцев молчал.

— Ну, вот что, старший сержант, я вижу, вы добрый по характеру. И комсомолец активный, и командир хороший. Все у вас есть. Не можете лишь отделаться от одного-единственного недостатка. Говорю вам прямо: не перестанете грубить — поставлю перед командиром роты вопрос о снятии вас с должности. Вы ведь младший командир Советской Армии, а это ко многому обязывает. Подумайте об этом серьезно.

В тот вечер Левашов задержался в роте допоздна. Самый его медлительный, но основательный в делах комсгрупорг Онуфриев ходил с утра расстроенным. В подписи под фотографией, где он авантажно изображался выступающим на том лесном комсомольском собрании, фамилия его была написана с буквы «А».

— Ничего, исправят, — утешил его Левашов. — А что с комнатой боевой славы?

— Порядок, товарищ гвардии лейтенант, — оживился Онуфриев. — Интересная штука получается. — Он помолчал. — Солдат у нас — Горелов, он знаете кто?

— Тот, который в училище хочет? — припомнил Левашов. — Ну, знаю. Он хороший гвардеец.

— Вот то-то и оно. — Онуфриев многозначительно замолчал.

— Так что Горелов, что с ним такое?

— А то, что у него отец генерал, дивизией десантной командует…

— Так это сын того самого Горелова? — удивился Левашов. — А он такой скромный парень, помалкивает об этом. Или говорит?