Белый свет - [127]

Бекмат встал, закурил и медленно пошел в глубь сада. Поднялась и Кыйбат. Во тьме Шакир с трудом различал ее белое платье и крохотный огонек самокрутки Бекмата. Потом их поглотила тьма.

Одни учителя разошлись по домам, другие улеглись на чарпае, подложив под головы подушки. Кто-то снял с дерева лампу, закрутил фитили и задул свет.

Шакир лежал с открытыми глазами. Спать не хотелось. Ночь не могла погасить этот необыкновенный день — он для него все не кончался. Не спал и Саяк. Вот он приподнял голову, вслушивается в тишину. «Что его так заинтересовало?» — думает Шакир и вдруг замечает на холме два силуэта.

— Кто они? — подтолкнул он Саяка. И в ответ шепот:

— Бекмат-аке… Кыйбат-эдже…

Тихо веет ночной ветерок. Таинственно шелестят листья.

* * *

Письмо из города о смерти матери привело Саяка в отчаяние. Как затравленный зверек в норе, сжался он в своем черном мире. Слыша приближающиеся шаги Шакира, он не бросался, как прежде, ему навстречу, угрюмо молчал, давая знать, чтобы оставил его одного. А когда доносились торопливые шаги Кыйбат, сворачивающей на их улицу, Саяк поспешно уходил на холм, прятался там в траве. Как-то он услышал разговор, что его дядя скоро женится на Кыйбат. И в самом деле, она зачастила в их дом и, жалея слепого мальчика, приносила ему кусочки сахара, сохраненные ею, наверно, еще с довоенного времени. Но Саяк невзлюбил эту женщину и отвергал ее заботу о нем.

Да и ни с кем он не хотел общаться. Один только Коктай ему по душе. Плачет он — и Коктай тихо скулит, лижет ему руки, лицо.

— Ну, ну, — говорит Саяк, — зачем плачешь? Перестань, как-нибудь проживем. — И, обхватив руками мягкую теплую голову Коктая, чуть слышно поет:

Вершины снежные перелечу, как птица, —

Мне ль крутизны и высоты страшиться?

Коль есть на свете то, о чем мечтаю,

Готов я в бездну мрачную спуститься.

Коль где-то ждет меня душа родная,

Готов сквозь скалы тяжкие пробиться.

Коль суждена любовь мне за разлукой,

В разлуке целый век готов томиться.

Пошли, создатель, только луч надежды,

Чтобы с пути несчастному не сбиться.

«Пусть побродит один, не надо ему мешать, — сказал отец Шакиру. — Пусть ветер развеет его горе». Помня эти слова, Шакир не решался лишний раз подойти к Саяку. Но как-то, проходя мимо дома Бекмата, услышал неуверенное треньканье комуза. Став на цыпочки, заглянул за дувал: Саяк играет.

Бекмат (он уже начал работать в школе, преподавал математику), вернувшись домой, усаживался на чарпае и слушал игру Саяка.

— Мой азиз, наверное, ты один из нашего рода будешь настоящим комузистом. Твои пальцы уже привыкают к струнам. Садись ближе ко мне. Кое-чему я смогу тебя научить.

* * *

Как только дикий ячмень, желтея, стал наливаться зерном, люди с рассветом потянулись на холмы: отыскивали там еще мягкие колосья ячменя, собирали их, сушили на солнце, молотили и провеивали на ветру. За день такого труда получали одну-две горстки муки. Для голодных и это немало! Можно сварить целый казан атала[53] или испечь несколько тонких лепешек. Хотя много хлопот, но люди довольны и такой щедростью аллаха.

…Душный, знойный полдень. Шакир и Жамал с серпами на холме, а Саяк, сидя внизу под одинокой арчой, обмолачивает высохшие колоски, ссыпанные в брезентовый мешочек, бьет по нему палкой, не давая себе ни минуты отдыха. И Шакир на холме старается, не хочет отставать от девчонки. А Жамал так проворна в работе! Трудно в такую жару работать. В лицо пышет горячий; как из тандыра[54], воздух. Отирая ладонью пот со лба, Шакир огляделся по сторонам: «Где Жамал? Только что ведь была рядом… А, вот она в траве спряталась».

— Эй, Жамал!

Не отвечает, лежит себе раскинув руки.

— Эх, хорошо бы посидеть сейчас у родника! Да, Жамал? Чего молчишь? — Шакир подошел к ней. — Чего притворяешься? Открой глаза. Вставай! Нельзя валяться на солнцепеке, — он потянул девочку за руку и тут же отпустил.

Рука Жамал безжизненно упала. Шакир вздрогнул, склонился над. Жамал, поднял ее и, обмирая, от страха, понес с холма в тень одинокой арчи, где Саяк выбивал из колосьев зерна.

Хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег, Шакир осторожно положил Жамал у ног Саяка. Тот сразу почувствовал неладное, всполошился:

— Жамал! Жамал!.. Что с тобой? — закричал он не своим голосом. Одной рукой обхватив плечи Жамал, Саяк прижал ее к своей груди, ладонью другой придерживал ее голову, взволнованно повторяя: — Жамал! Жамал!.. Шакир, подай воды! Бутылка… там, у ствола.

Шакир стал лить на лицо ей воду. Глаза Жамал открылись.

— Где мы? — спросила чуть слышно.

— Здесь ты, в этом мире… Шакир принес тебя, — Саяк положил голову Жамал себе на колени и ласково гладил ее лицо, волосы. — Жаке, что с тобой?

— Со вчерашнего дня ничего не ела, — призналась Жамал.

— Как же? А утром отдала нам половину лепешки, сказала, что сыта. Почему сама не ела?

— Решила, обойдусь как-нибудь до вечера. Но вот… не выдержала, — Жамал слабо улыбнулась.

— Зачем ты так сделала? — произнес Шакир.

— Просто хотела, чтобы Саяк подкрепился… и ты тоже… Ведь вы мужчины.

…Через месяц в дом Шакира пришел, опираясь на палку, Бекмат. Поздоровавшись, он закурил, потом обратился к отцу Шакира: