Белая муха, убийца мужчин - [26]
На следующий день мы снова встретились после уроков там, на ковровом пустыре, и она потребовала, чтобы я показал ей, где начинается город.
Я наспех пообедал и спустился во двор. Она была одета так же, как и вчера, только перчатки надела. Красные вязаные перчатки: маленькие пальцы, что постоянно сгибались и разгибались, не находя себе покоя, будто она играла на каком-то только ей видимом инструменте, рябиново-красные, мягкие, гибкие пальцы, которые хотелось схватить и сжать так, чтобы она охнула. Мы молча дошли до автобусной остановки и стали так же молча мёрзнуть, и она мерзла налево, а я направо, и она мерзла вверх, а я вниз, мы были плохая пара, и я это понимал. Это понимали и те взрослые люди и женщины, которые стояли и мёрзли вместе с нами, я ловил их профилактически-неодобрительные взгляды и больше не чувствовал своих ушей. Приехал автобус-гармошка, так же молча мы стали в тёмной середине, там, где колыхалась порванная в нескольких местах резина, и обхватили поручень — мои синие от холода пальцы и её красные, как гроздья рябины, перчатки. И это было похоже на молчаливую клятву верности.
Автобус пробирался сквозь сумерки, пассажиры молчали, сквозь дыры в резине на нас смотрела зима и не узнавала. Мы проехали мост, фабрику и пустырь, голое поле и чёрный лесок, дорога пошла вниз, к тому, что ещё нельзя было назвать городом, но уже настойчиво хотело им быть: многоэтажки, трубы, многочисленные прохожие, заиндевевший киоск… И тогда на остановке, как пограничная стража, в наш автобус зашли контролеры.
«Учаничаския, — проворчал дядька, от которого разило дешёвым вином. — Што? Нету? Тада на выхад».
Я попытался что-то промямлить — «На выхад!» — рявкнул он, побагровев. У них был неудачный день, и наш автобус не прибавил им добычи, все пассажиры оказались законопослушными, с талончиками, а с нас взять было нечего; они мёрзли, этот дядька и две тётки вместе с ним, команда молодости нашей, команда, без которой мне не жить. Он был главным, потому что мужчина, как же иначе, бабы были на подхвате, все остались, а мы вышли на этой пустой остановке, на полюсе городского холода, среди торосов мусорных баков и замёрзших грузовиков. Мороз становился всё крепче, пошёл снег, назавтра проснёшься — а чёрные прямоугольники под окнами исчезли, будто и не было никаких ковров.
Двери автобуса закрылись, и он медленно покатился вниз. Мы видели лица людей, которые поехали дальше — освещённые грязными автобусными лампочками злые и голодные лица людей, работающих во вторую смену, живущих в третью. Тело автобуса проползло в сумерках мимо нас, как рыба под водой.
«Такое ощущение, что они нас спасли, эти контролёры. Выбросили на льдину в последний момент, — сказала моя странная спутница. — А они все, посмотри, видишь?»
И я на мгновение увидел то же, что и она. Автобус, который едет в направлении смерти. Люди, которые там остались, ещё не знают, что никогда не доедут до места назначения. Они обречены. Автобус привезёт их в ад. А мы молча побредём домой. Мимо фабрики, по пустырю и через чёрный лесок.
«Холодно? Давай сюда руку», — предложил я и получил её прямо в рукав: холодную, красную, ещё чужую… «Почему тебя перевели в нашу школу, — спросил я. — Вы переехали?»
«Потому что из моей меня выгнали. Это уже третья. А больше я ничего рассказывать не хочу».
«За оценки?»
«Нет».
«Или за поведение?»
«Это что, допрос, — спросила она, остановившись. — Я же сказала, я не хочу говорить. Нет — значит нет».
Так я принял её правила игры.
А правила были строгие. После школы я приходил к ней в квартиру — родителей не было дома, они возвращались только в семь, и, видимо, посмотрели бы на меня косо, если бы застали, я был старше её почти на три года, а она была умнее меня на три тысячи прочитанных книг, на триста увиденных фильмов, на тридцать незнакомых мне слов, на тринадцать улиц, где ей довелось пожить. Я должен был слушать её любимую музыку — такой в моем районе не слушал никто, должен был играть с ней в её любимые игры: например, она любила разбрасывать по почтовым ящикам соседей порнографические открытки, украденные у родителей, любила набивать сигаретные гильзы чаем и курить их на балконе, давясь от смеха, любила одевать меня в одежду своей сестры, которая училась во вторую смену — и, завалившись на диван, с ногами на стене, почти став на голову, фотографировать меня в таком виде. Сам не знаю, как я на всё это соглашался, это было чистым безумием; если бы эти снимки нашли — из школы вылетели бы мы оба…
Я читал ей вслух Свифта, она любила находить в привычных книгах самое незначительное и раздувать до размеров литературной сенсации.
Помню, как сейчас, вот это отвратительное, тошнотворное, из «Путешествия в Страну Великанов»: «Среди них была женщина, больная раком… её груди распухли до безобразных размеров, и в них зияли раны такой величины», что Гулливер мог «легко забраться в две или три из них и скрыться там целиком». Свифт вообще много писал такого, что детям показывать нельзя. Но мы были уже не дети. Мы читали о том, как он справляет нужду в саду, как его, накормленного обезьяной, тошнит, о развратных женщинах, отдающих предпочтение иностранцам и презирающих своих супругов, о проститутках и убийцах, которым отрубают головы так, что кровь свистит из шеи как Версальский фонтан…
Кроме нескольких писательских премий, Ольгерд Бахаревич получил за «Собак Европы» одну совершенно необычную награду — специально для него учреждённую Читательскую премию, которую благодарные поклонники вручили ему за то, что он «поднял современную белорусскую литературу на совершенно новый уровень». Этот уровень заведомо подразумевает наднациональность, движение поверх языковых барьеров. И счастливо двуязычный автор, словно желая закрепить занятую высоту, заново написал свой роман, сделав его достоянием более широкого читательского круга — русскоязычного.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В жизни мы нередко встречаемся с ложью и злом, но это не означает, что в мире мало порядочных и честных людей. Главные герои этой книги проживают вместе со своей страной не жизнь, а судьбу — непростую, с изломами, перегибами, ударами, счастьем мимолётным, но таким ёмким, от которого захватывает дух…
Согласно скандинавским сагам, получить пропуск в чертог Одина и место в Вальхалле могли только доблестные воины, погибшие с оружием в руках. Лучшие из лучших. К другим Валькирии просто не явятся. Но что делать тому, кто ненароком обронил свой топор во время храброй битвы? Неужели вечная мёрррзлая хель? Или всё-таки есть выбор?
Данная повесть – это предыстория рассказа "Дело правых" и начало новой книги, рассказывающей о молодых радикалах, вышедших на улицы своего города, чтобы самостоятельно вершить "правосудие".
Можно быть одиноким в толпе, а можно в семье. И тогда просыпается неимоверная потребность в близости, в ком-то, на кого можно опереться, кому можно сказать: «Если ты меня разлюбишь, в тот же вечер я умру...» Свете, падчерице криминального авторитета, пришлось с оружием в руках отстаивать свое право на одиночество, но, как это часто бывает в жизни, идя налево, она пришла направо и встретила свою любовь...
Насилие, сопли, слезы и Забеги. Это простая история одного глупого парнишки, который почему-то решил, что поумнел, набрался сил и теперь пытается вспомнить за чей счет.
Наш привычный мир давно уже не тот, каким он был. Что же в нем изменилось? В уравнении нашей жизни поменялся всего один-единственный знаменатель – у нас больше не было стран, государств, власти, у нас была – Провиданс. Алгоритмическая машина, выдающая каждому человеку биометрический паспорт с полным набором характеристик, включающих в себя срок жизни, таланты, профессию. Благодаря этому на Земле воцарились мир и покой. Но так ли это на самом деле? Общество, разделенное на две касты – Медную и Платиновую, свято верит в фальшивую утопию их нового мира.