Белая муха, убийца мужчин - [24]

Повсюду властвовала такая заброшенность, такая сладкая печаль… Все эти высокие и облупленные дома, первые этажи которых были заняты неизвестно чем: вечно запертые двери, зарешёченные окна, а если посмотреть туда сквозь стекло — бесконечные коридоры в полумраке… Какие-то мастерские по ремонту всего на свете, пустые скамейки, загадочные двери без вывесок…

И вот в ту осень, за полгода до Замка, я зашёл в одно такое небольшое ателье рядом с домом, чтобы отдать в ремонт свои туфли. Позволить себе купить новые я не мог, иначе пришлось бы забыть об умерших языках, несуществующих городах и старых картах… Человек, у которого в голове все шнурки развязаны, обязан экономить деньги, иначе он пропадет.

В ателье было темно и пусто, только квадратное окошко в самом конце коридора светилось, как экран черно-белого телевизора. Мастер-сапожник, немного старше меня, коротко стриженный, с неожиданно умными глазами, посмотрел на обувь, постучал для порядка по каблуку своим инструментом и принял заказ. «Фамилию вашу скажите, — буркнул он, опустив голову и готовясь выписать квитанцию. — Завтра после трёх».

Я, запинаясь, назвал свою фамилию, думая о том, что хотел бы работать в таком ателье. Народу наведывается мало, вон, четыре пары сапог валяются на пустых полках, а времени свободного достаточно. И это окошко… С той стороны мир выглядит совершенно иначе. Надев халат и разложив инструмент, ты читаешь себе или пишешь, время от времени поглядывая в тёмный коридор — чьи это шаги слышатся там? Кто явится из темноты коридора сегодня: женщина? Скорее всего, женщина. Мужчины редко сами относят свои вещи в ателье. Только одинокие, как я. Те, которых никто так и не научил завязывать шнурки в голове. Летом здесь приятная прохлада, бело-зелёные стены надежно хранят тень, окон в мастерской нет, а зимой простой серый электрочайник и открытый пакет высохших пряников создают, наверное, такое ощущение уюта, которое не способен дать даже собственный дом.

Услышав мою фамилию, мастер поднял голову и взглянул на меня как-то странно.

«Шляхетское прозванье у пана, — сказал он вдруг по-беларусски, тщательно выводя фамилию ручкой на старом советском бланке. — А вот знает ли пан о том, откуда он? Ведь с такой фамилией…» Я честно признался, что никогда об этом не задумывался. Он подождал, посмотрел на меня будто издалека, оценивая… «Стыдно не знать своих предков, — строго сказал он. — Особенно Таких Предков». Он расспросил, кто мои родители, откуда я родом, и был очень доволен, что в моих жилах нет ни капли чужой крови. Мои эритроциты признавали только литвинских лейкоцитов, и наоборот.

Ведь и то сказать: отец мой с Гродненщины, мать с Минщины, все отсюда, все, к кому можно дотянуться хилой рукой растерянного и безразличного современного манкурта. Прошлое — как тёмная дыра в белом, ярко освещённом непрозрачном ящике, который как-то выставили в минской галерее современного искусства: ящик с неизвестным содержимым. И как-то нет желания засовывать туда руку, чтобы на ощупь определить, что же там внутри. Может, там гладкая женская кожа, которую так приятно погладить одинокому человеку. А может, грязная вонючая слизь и острые крысиные зубы. Может, мерзость, а может, бриллианты. Другое дело, если кто-то заслуживающий доверия скажет тебе, что за стихия там сокрыта. Скажет, что ты можешь засунуть руку в прошлое без опасений. Если там и грязь — то тёплая. Уютная, мягкая, своя. Что ни говори, совсем другое дело — знать, что внутри ящика.

И всё равно как-то неловко…

И вот я получил из рук Мастера не только бумажку на свои туфли, но и приглашение посетить Шляхетский клуб. И уже на следующей неделе, в отремонтированной и начищенной до блеска обуви, с любопытством и страхом, что безуспешно боролись в моей душе, я встретился с людьми, которые на многое открыли мне глаза. На то, кто я есть и что мне на самом деле принадлежит в этой стране.

По всему выходило, что я принадлежал к Шляхте. К гордой и могучей Шляхте, что некогда руководила этим краем и довела его сначала до полнейшего расцвета, а после до не менее полного упадка. И вот теперь мы, Шляхтичи Новой Эры, Аристократы Возрождения, потомки достойных и храбрых мужей, собирались в разных не очень дорогих кафе и, разливая по чаркам свою голубую кровь, учились читать собственные родословные. Мы выращивали генеалогические деревья и называли друг друга спадарами, подскарбиями и воеводами. Мы рисовали свои владения и чертили границы, мы считали, сколько у кого леса, душ и замков. Мы ссорились и хватались за воображаемые сабли. Мы мирились, целовались и склонялись в поклонах, чтобы снова засесть за возвращение забранного у нас края и украденного у нас мира, в котором только мы были настоящие, а все остальные — призраки, выдуманные ради нашей игры. Мы засовывали руки в прошлое с гордостью, как дети во влажную глину.

Очень скоро я запутался во всех этих густых генеалогических кронах, в которых скрывались давно засохшие ветки и попорченные червями плоды, но игра приносила мне удовольствие. Особенно после того, как я убедился, что Замок и прилегающие территории принадлежали моим далеким Предкам по отцовской линии. Это было важно, так как давало привилегию перед остальными претендентами из числа участников клуба. Я сидел перед бокалом пива, в котором плавали, отсвечивая бирюзой, капли нашей благородной крови, среди мужчин, большинство которых, если верить старым метрикам, доводились мне хоть и дальними, но родственниками, и чувствовал, что врастаю в эту страну подошвами отремонтированных китайских туфель и мне больше никогда из неё не вырваться. А между тем, очень скоро выяснилось, что у меня есть серьёзный соперник, готовый пойти на меня войной. Тот самый Мастер, который когда-то прибил на мои туфли новые беларусские набойки.