Белая лебедь Васьки Бриллианта. Часть 1 - [46]

«Иголка — хороший инструмент для тех, кто умеет ею пользоваться» — твердил он себе, присматриваясь к обоим.

От его внимания не ускользнуло отношение Кольки Сифилиса Соловчанина к Бриллианту и то, что приехавшие одним этапом Васька и Пеца без необходимости не общаются в бараке.

В тоже время вразрез его неприязни к Бриллианту, Турку многое импонировало в нем и в первую очередь, человеческие качества последнего.

«Я бы так не смог, общаться с мужиками. Ведь мужик по сути своей лапотник и Вору водить с ним дружбу несерьезно». — размышлял Колька. Он был старше Бриллианта на восемь лет, но отчего-то пересекаясь с ним взглядом, не выдерживая — отворачивался. Что-то было в глазах Васьки такого, что поневоле ему становилось не по себе, может быть эта синева зрачков? Вот и теперь, почувствовавший неприязненное отношение Кольки Турка, Бриллиант, как только вернулся с «креста», куда он сходил проведать крестьянского друга, расставил фигуры на доске и зачем-то позвал его на игру.

— Василий, ты уже вернулся? Как Иван? Ему лучше? — крепко ждавший прихода Вора из лазарета, Арсений, не удержавшись, в присутствии Турка выкатил накопившиеся вопросы.

Васька ничего ему не ответил, продолжая сосредоточенно обдумывать свой ход, как вдруг встрепенулся, поднял голову и, прищурив левый глаз, отчетливо произнес.

— А нет уже Ваньки. Умер он. Дождался меня мой бедный товарищ и душа его голубем отлетела к Всевышнему.

Арсений застыл, точно превратился в ледяную статую, с лица схлынула кровь, и оно стало белым — белым, точно свежевыпавший снег.

Воры, собравшиеся вокруг, чтобы понаблюдать, за обещавшей быть интересной игрой, поразились голосу Васьки, точнее едва уловимому в нем камертону.

Он столь буднично произнес сообщение о смерти друга, с которым беседовал ночи напролет, за которым ухаживал, мыл его тело, носил на руках, что на короткий миг присутствовавшие уловили почти физическую хрустальность этих Слов об утрате и невольно поежились.

— Играй! — напомнил застывшему Турку Васька и тот инстинктивно понял, что ему суждено сегодня быть проигравшим.

Непослушными руками он двинул фигуру, но совсем не ту, какую хотел, точно противник заворожил его мозг, ставший густым, словно кисельная масса.

— Шах! — произнес Васька.

Турок, пытаясь прикрыться, сделал отчаянный скачок конем, обнажая свой фланг.

— Мат!

— Давай еще партию? — деревянным голосом глухо произнес Турок, плохо соображая и не замечая того, что, еще не дождавшись согласия, уже расставляет фигуры.

— От свистка до свистка, от шести до восьми,

От решетки к железной решетке,

Ходят, мечутся бывшие раньше людьми,

А сегодня — табун в загородке

— неожиданно процитировал Васька.

— Ты это о чем? — спросил Турок.

— Так. Ходи.

— Щас пойду, не торопи Васька.

— Я не тороплю, мы с тобой будем играть всю ночь. Потом завтра весь день и снова всю ночь, и так весь срок, пока нас не развезут. Так что не спеши Коля и думай! Стихи не мешают тебе напрягать мозг? Нет? Пусть Воры слушают, пока ты думаешь…

— Читай Васька.

— Здорово!

— Слова точные!

Васька вновь прищурил левый глаз, окидывая сидящих и наконец-то тихо, очень, очень тихо, будто бы боялся, что кто-то посторонний услышит, произнес первую фразу:

 - Ноги, ноги и ноги… стучат на полу,

А в глазах… промелькнувшие дали.

И слова, как зола…, но не трогай золу,

Под золой красный уголь печали

— он чувствовал как его негромкий голос, наполняется внутренней силой, такой, что могла бы закипеть вода от накала.

— Ходят, мечутся…, ждут…, говорят…, говорят,

Ждут…, как скорбные тени Гомера,

Что придет Одиссей…, отопрет этот ад,

Где стучится их скорбная Вера.

Перед глазами Васьки вызрело уставшее от страданий лицо друга — Ваньки, посиневшие, выцветшие тонкие губы и он явственно услышал последний сип из его груди:

— Вася, так не хочется умирать. Я хотел дружить с тобой. Прости, что я ухожу. Так и не смог… ничего для тебя сделать… Спасибо за все… — последних слов Васька не расслышал, лишь догадался об их значении по движениям с трудом расцепляемых мертвеющих губ.

Ванька лежал на узкой железной кровати под серым арестантским одеялом, укрытым по самый подбородок, так что на поверхности была лишь выбритая клочками голова, с тухнущими глазами. Стальная решетка на окне отбрасывала перекрещенную тень на это уходящее из жизни лицо, и от этого Ваське было еще печальней.

— Отопрет… и вернет этим теням тела

С теплой кровью…, костями и кожей.

Ходят…, мечутся…, ждут… И слова — как зола

И, глазами, как братья… похожи

— дочитал Васька и двинув слоном, снова объявил Турку мат.

— Мат!

— Все, я больше не играю Васька — Турок не выдерживая напряжения, отодвинулся от доски.

— Нет, Коля, мы должны играть, потому что иначе сойдем с ума. Ведь потому ты меня невзлюбил, что уже начал сходить. Так что, давай, расставляй фигуры — Васька был непреклонен.

Они играли до утра. Воры, нутром почуявшие состояние своего собрата старались не шуметь и даже не затевали в этот вечер карточной игры. Тихонько отодвинулись они от продолжавших игру Турка и Бриллианта, и растворились в лабиринтах барака по своим бесконечным делам.

А Васька продолжал читать и читать, поражая Турка и Арсения. Он не мог остановиться, потому что ему было очень грустно внутри от ухода Ивана.