Бегуны - [61]

В 1697 году царь путешествовал по Европе с большой — около двухсот человек — свитой. Он жадно рассматривал все вокруг, но более всего заинтересовали Петра вундеркамеры. Быть может, он тоже страдал каким-нибудь синдромом. После того как Людовик XIV отказал царю в аудиенции, Петр провел пару месяцев в Нидерландах. Несколько раз он инкогнито, в сопровождении нескольких здоровяков, посещал устраивавшийся в Де Baartheatrum anatomicum[89], где пристально следил за плавными движениями профессорского скальпеля, вскрывавшего и открывавшего публике тела казненных. Петр довольно близко познакомился с Рюйшем, можно даже сказать, что они подружились — голландец учил русского царя препарировать бабочек.

Но больше всего Петру понравилась коллекция Рюйша: несколько сотен анатомических препаратов в стеклянных сосудах со специальной жидкостью — паноптикум человеческого тела, разобранного на составные части, механическая вселенная внутренних органов. Царь с трепетом глядел на человеческие плоды, не в силах отвести глаза, — столь завораживающей была эта картина. Композиции, составленные из человеческих костей, исполненные драматизма и назидательности, успокаивали Петра и настраивали на созерцательный лад. Он во что бы то ни стало должен заполучить эту коллекцию!

Сосуды аккуратно упаковали в ящики с паклей, обвязали шпагатом и на телегах доставили в порт. Десяток матросов целый день таскали в трюм бесценный груз. Командовал сам профессор, скандаля и гневаясь: из-за одного неосторожного движения уже погиб великолепный, редчайший пример ацефалии[90] — Рюйш не стремился консервировать уродства, стремясь, напротив, сохранить красоту и гармонию человеческого тела. И вот стеклянный купол разбился, а знаменитая консервирующая жидкость вылилась на мостовую и впиталась в землю между булыжниками. Препарат же покатился по грязной улице, лопнув в двух местах. На осколке стекла можно было еще увидеть аккуратную этикетку, сделанную дочерью профессора, с красивой надписью в черной рамке: «Monstrum humanum acephalum»[91]. Редкий экземпляр, уникальный. Жаль. Профессор завернул его в платок и, хромая, понес домой. Может, еще удастся что-нибудь предпринять.

Печальная это картина — опустевшие после продажи коллекции комнаты. Профессор Рюйш обвел их долгим взглядом и заметил на деревянных полках темные пятна — плоские проекции трехмерных банок, следы на вездесущей пыли: лишь ширина и длина, никакого намека на содержимое.

Рюйшу под восемьдесят, карьеру свою он начал достаточно рано, а коллекцию создавал на протяжении тридцати лет. На полотне некоего Беккера можно увидеть тридцатидвухлетнего тогда хирурга, уже прославившегося блестящими лекциями по анатомии. Художнику удалось передать характерное выражение лица молодого Рюйша — смесь самоуверенности и купеческой предприимчивости. А изображенное в перспективе тело — подготовленные к вскрытию останки юноши — выглядит свежим, почти живым: цвет кожи — молочно-розовый, никак не ассоциирующийся со смертью, колено согнуто так, как согнул бы его обнаженный человек, ложась на спину и инстинктивно прикрывая срам. Это тело повешенного преступника Йориса ван Иперена. Облаченные в черные одеяния хирурги создают тревожный контраст с этим мертвым телом, сконфуженным и беззащитным. На полотне запечатлено и изобретение Рюйша, на котором он тридцать лет спустя заработал состояние, — состав, очень долго сохраняющий ткани. Вероятно, именно в этой жидкости Рюйш хранит свои уникальные анатомические препараты — они выглядят словно живые. Хотя он чувствует себя отменно, но в глубине души беспокоится, что уже не успеет воссоздать эту жидкость.

В это время дочь профессора, известная своей необычайной преданностью отцу, — женщина пятидесяти лет, с нежными руками, окутанными кремовыми кружевами, — договаривается с девушками об уборке комнат. Мало кто помнит ее имя — обычно все говорят о Шарлотте «дочь профессора Рюйша», а уборщицы называют ее просто «мефрау». Но мы-то знаем: это — Шарлотта. Она имеет право подписывать документы вместо отца, да их подписи и не отличишь одну от другой. Несмотря на нежные ладони, кружева и серьезные познания в области анатомии, человечество ее забудет. В отличие от отца Шарлотта не обретет бессмертия в людской памяти и учебниках. Ее переживут даже препараты, которые она с таким старанием создавала — анонимно. Переживут все эти очаровательные крошечные плоды, ведущие спокойную райскую жизнь в золотистой жидкости, водах Стикса. Некоторые, самые ценные и редкие, словно орхидеи, имеют дополнительную пару рук или ног — отец не слишком интересуется дефектами и изъянами, а Шарлота — очень даже. Микроцефалы[92], которых удалось достать, подкупив акушерок. Или чудовищно разросшиеся кишки — выкупленные у хирургов. Провинциальные медики словно приносили на алтарь дочери профессора Рюйша жертвы, продавая ей уникальные опухоли, пятиногих телят, мертвые плоды сиамских близнецов, сросшихся головами. Но более всего она обязана городским акушеркам. Шарлотта была хорошей клиенткой, хотя умела торговаться.

Дело отец, наверное, оставит ее брату Генриху — его можно увидеть на полотне, написанном спустя тринадцать лет после того, первого, — Шарлотта смотрит на эту картину каждый день, спускаясь по лестнице на первый этаж. Отца художник изобразил уже зрелым мужчиной, в парике, с аккуратно подстриженной испанской бородой. Рука, вооруженная хирургическими ножницами, на сей раз занесена над вскрытым телом младенца. Брюшные оболочки раскрыты достаточно, чтобы зритель мог разглядеть внутренние органы. Шарлотте младенец напоминает ее любимую куклу с бледным фарфоровым личиком и набитым опилками тряпичным торсом.