Бегуны - [59]

В утешение и во избежание конфликтов мне вручили большую стопку бумаг Ферейена. Похороны состоялись двадцать девятого января в аббатстве Влирбек.

Письма к ампутированной ноге

Разрозненные листочки, которые достались мне после смерти Ферейена, смутили мой покой. В последние годы своей жизни Учитель записывал свои мысли в виде писем к столь специфическому адресату, что, вне всяких сомнений, все сочли бы это доказательством его безумия. Однако если повнимательнее приглядеться к этим торопливым, явно не предназначенным для чужих глаз записям, можно увидеть запечатленный в них путь к неведомому материку и попытка начертать его карту.

Я долго раздумывал, как поступить с этим неожиданным наследством, и в конце концов решил отказаться от публикации. Мне, его ученику и другу, хотелось бы, чтобы Филипп остался в памяти потомков блестящим анатомом и рисовальщиком, открывшим Ахиллово сухожилие и еще несколько ранее не замеченных частей нашего тела. Чтобы мы помнили его прекрасные гравюры и осознавали, что невозможно вполне понять чужую жизнь. Но дабы избежать сплетен, которые начали распространяться в Амстердаме и Лейдене после смерти Филиппа — будто Учитель сошел с ума, — хочу представить здесь несколько кратких выдержек из этих писем — в качестве доказательства того, что безумен Ферейен не был. Вне всяких сомнений, Филипп страдал специфической манией, связанной с его необъяснимой болью. Мания же является предощущением уникального, индивидуального языка, отважившись воспользоваться которым мы сможем познать истину. Нужно идти за своим предчувствием, устремляясь на территории, другим кажущиеся абсурдными и безумными. Не знаю, почему этот язык истины у одних людей звучит ангельским гласом, у других принимает обличье математических символов или нотной записи, а то проявляется и вовсе диковинным образом.

В «Письмах к моей ампутированной ноге» Филипп старался доказать — логически и объективно, — что если тело и душа, в сущности, идентичны, раз они являются двумя атрибутами бесконечного, всеобъемлющего Бога, то между ними должна существовать некая, задуманная Создателем, связь. Totam naturam unum esse individuum[88]. Вот что интересовало Филиппа более всего: каким образом столь разные субстанции, как тело и душа, соединяются в человеческом теле и как они воздействуют друг на друга. Каким образом материальное тело может быть связано с нематериальной душой? Как возникает боль и где ее источник?

Так, он писал:

«Что́ на самом деле воздействует на меня, когда я чувствую боль и страдаю, если моя нога отделена от меня и плавает в спирте? Она не испытывает никакого дискомфорта, нет никаких причин для зуда, эта боль не имеет логического основания, но тем не менее существует. Сейчас я смотрю на свою ампутированную ногу и ощущаю в ней — в пальцах — невыносимый жар, словно я погрузил ее в горячую воду, и это чувство столь реально, столь отчетливо, что, закрой я глаза, мысленным взором мог бы увидеть ушат с кипятком и собственную ступню, погруженную в него по щиколотку. Я касаюсь своей конечности, физически существующей в виде куска законсервированной плоти, — и не чувствую этого. Зато чувствую то, чего не существует, по сути — пустоту, в которой нет ничего, способного вызвать какие бы то ни было ощущения. У меня болит то, чего не существует. Фантом. Это фантомная боль».

Сочетание этих слов поначалу казалось ему странным, но потом Филипп стал все охотнее пользоваться этим термином. Он также делал подробные записи в процессе вскрытия ноги. Ферейен разлагал ее на все более мелкие части и вскоре уже не мог обойтись без микроскопа.

«Тело есть непостижимая тайна, — писал Филипп. — Наши подробнейшие описания вовсе не означают, что мы познаем его. Это напоминает вывод из книги Спинозы, этого шлифовальщика линз, полирующего стекло, чтобы мы могли лучше рассмотреть каждый предмет, и изобретавшего усложненный язык, чтобы точно выразить свою мысль. Говорят ведь: видеть — значит ведать.

Я хочу знать, а не уповать на логику. Что́ мне внешний аргумент, заключенный в сугубо геометрической выкладке?

Он дает лишь иллюзию логической последовательности и баюкающей разум гармонии. Есть А, за А следует В, сперва определение, затем аксиомы и нумерованные теоремы, некие дополнительные выводы… такого рода доказательства напоминают мастерски раскрашенную гравюру в анатомическом атласе, где буквами обозначены отдельные части целого, и все вместе кажется ясным и прозрачным. Но по-прежнему непонятно, как все это работает».

Однако Филипп верил в силу разума. А также в то, что разум тяготеет к исследованию вещей обязательных, а не случайных. Иначе он отрицал бы себя самое. Филипп неоднократно повторял, что мы должны довериться своему разуму — Божественному дару: ведь если Бог совершенен, Он не мог обмануть нас. Ведь Он не обманщик! Если мы правильно используем свои интеллектуальные способности, то рано или поздно познаем истину, узнаем все о Боге и о себе самих — Его частичке, как и все сущее.

Филипп, однако, настаивал, что разум велик не своей логикой, но своей интуицией. Познавая интуитивно, мы сразу обнаружим детерминистический закон существования всех вещей. Все, что обязательно, не может быть иным. Вполне осознав это, мы испытаем огромное облегчение и очистимся. Перестанем беспокоиться по поводу утраты имущества, преходящести всего сущего, старения и смерти. И, таким образом, обретем власть над аффектами и душевный покой.