Бабы, или Ковидная осень - [28]
На широкой улице поселка стояла прекрасная, «болдинская» – как тетя Галя когда-то называла, осень – величественная и щедрая на яркие краски.
В поселке было пугающе и – одновременно – успокаивающе тихо.
То тут, то там полыхали красным умело подстриженные местными таджиками клены, наливались горьким соком рябины, желтели разлучницы-астры, щетинились бордовые изгороди барбарисов.
Улица была пуста.
Где-то позади, со стороны шлагбаума, раздался шорох шин.
Не оборачиваясь, Яна прибавила шагу.
Хлопнула дверь, застучали по брусчатке чьи-то неприлично задорные каблучки.
Яна остановилась и уставилась на свои разношенные кроссовки, подошвы которых после прогулки по лесу были облеплены грязными листьями, перевела взгляд на светло-серые, широкие треники и веселого, курящего одуванчик, яркого человечка на майке.
В голове, рвя душу, отстучало вчерашнее, прослушанное в угасающем, но все еще нарядном саду Раевских «А за окошком месяц май, месяц май, месяц май…».
Темнота никогда не спящего, надушенного, как провинциальная барышня, города, самого лучшего города мира, который когда-то милостиво дал ей второй шанс; перегретый за день, еще теплый асфальт, лукавые огоньки редких машин, хмельная – то ли от вина, то ли от предчувствия невозможной любви голова и бездна загадок впереди.
Вдруг, до какой-то острой, невыносимой тоски, ей все стало ясно.
Ничего уже не будет.
И не только у нее – вообще ни у кого.
Если страх за считаные месяцы сумел распихать всех по норкам, дальше будет только хуже.
Зачем людям май, если в нем нельзя, влюбившись в незнакомца с улицы, как когда-то она в своего Мишку, целоваться с ним до одури под крики толпы, сгрудившейся поглазеть на салют? Нельзя танцевать, склеившись в тесных объятиях, дышать возбужденно в лицо, пить из горлышко шампанское.
Зачем женщинам красить губы, если их не видно под маской?
Зачем вообще губы, если ими опасно целоваться?!
А спрятанные в карманах, изъеденные антисептиком руки, зачем?
Ничего уже скоро не будет.
И Михаила Анькиного с его гипертонией и диабетом второго типа, возможно, тоже не будет…
Останутся только утки на пруду.
И чистое небо над головой с пролетающим в нем редким самолетом.
А может, все, что сейчас происходит, не так уж плохо?
Для близости нужен будет веский повод.
Тем, кто еще одинок, придется изучить партнера, прежде чем лечь с ним в постель.
Разве не так правильно, как у нее с Михаилом?
Они, не смея даже о чем-то говорить без Анны, изучают друг друга уже почти полгода…
И для того, чтобы куда-то от этих Анькиных уток свалить, тоже нужен будет веский повод.
Двери дома будут открываться только проверенным друзьям.
Яна горько усмехнулась – глагол «проверенные» теперь имело не только фигуральный, но и буквальный смысл.
Раевские проверенные, вчера, говорят, ПЦР сдавали…
Она многое про них знает, как и они про нее.
Хотя… а что они про нее знают?
Про ее боль, тщетно скрывающуюся под некоторой долей снобизма, так или иначе присущего всем, кто к сорока сумел «устроить жизнь», боль, от которой она так и не избавилась за те семнадцать лет, что не жила в родном городе, не знают.
Значит, ничего не знают.
Ничего…
Но Михаил ее чувствует, и чувствует не так, как Анна – защищая и поучая, а как-то по-другому. Он, балагур и подкаблучник, ее боль чувствует.
И что из этого? Ничего, пустое…
Высушенные страхом перед неизвестностью, скованные все новыми и новыми ограничениями, вцепившиеся за свои более сильные половинки, они с Михаилом, даже, подвернись волшебный случай, не посмеют, прикрыв совестью страх, ничего такого сделать.
Яна зашла на свой участок.
Маленькая машинка свекрови-кинолога, с конца июня возобновившей работу и в полдень уехавшей на занятия со своими четвероногими, уже стояла на парковке.
Вредная баба, да… хоть плакать стала часто, а все равно – себе на уме.
Но Яну эта горделивая вдова, опрометчиво родившая только одного сына, бесплодием ни разу не попрекнула.
Ни разу.
За это бы ей памятник при жизни поставить.
Прежде чем пройти в дом, Яна достала из кармашка куртки мобильный.
Хотела привычно проверить свой новый, рабочий, пришедший на смену давно забытым ножницам инструмент – инсту.
От margo_doktor, чей действительно интересный, но плохо раскрученный аккаунт с Яниной потенциальной аудиторией, она, в числе прочих, упорно бомбила все лето, пришел запрос на расклад.
От мужа свой приработок Яна скрывала.
И дело было не в тех смешных суммах, которые она брала с клиенток, дело было в том, что перед ним она не хотела выглядеть глупо.
Ее муж решал серьезные вопросы, чтобы семья могла выжить в наступившие сложные времена, а Яна, весь карантин зашиваясь в бытовых мелочах и бессмысленно карауля чужого мужа, занималась, конечно, ерундой.
Она прочла сообщение.
Вопрос был необычный, такой запрос к ней еще ни разу не поступал.
Ее всегда просили посмотреть конкретных мужчин.
Стоило ей согласиться, тут же заваливали информацией – фотографиями в профиль и фас, с собакой, с коллегами, с разлучницей, одного даже полуголого прислали, с веслами в руках.
Подробно описывая проблему, женщины сами давали ключи к ответам на свои же вопросы. Яне оставалось только для очистки совести зайти на сайт, где можно было сделать бесплатный расклад на виртуальном таро.
Варвара Сергеевна Самоварова – красавица с ноябрьским снегом в волосах, богиня кошек и голубей – списанный из органов следователь. В недавнем прошлом Самоварова пережила профессиональное поражение, стоившее ей успешной карьеры в полиции и закончившееся для нее тяжелой болезнью. В процессе долгого выздоровления к Варваре Сергеевне приходит необычный дар – через свои сны она способна нащупывать ниточки для раскрытия, казалось бы, безнадежных преступлений. Два города – Москва и Санкт-Петербург. Две женщины, не знающие друг друга, но крепко связанные одним загадочным убийством.
В романе «Картонные стены» мы вновь встречаемся с бывшим следователем Варварой Самоваровой, которая, вооружившись не только обычными для ее профессии приемами, но интуицией и даже сновидениями, приватно решает головоломную задачу: ищет бесследно исчезнувшую молодую женщину, жену и мать, о жизни которой, как выясняется, мало что знают муж и даже близкая подруга. Полина Елизарова по-новому открывает нам мир богатых особняков и высоких заборов. Он оказывается вовсе не пошлым и искусственным, его населяют реальные люди со своими приязнями и фобиями, страхами и душевной болью.
В едва наладившуюся жизнь Самоваровой, полюбившейся читателю по роману «Черная сирень», стремительно врывается хаос. Пожар, мешки под дверью, набитые зловонным мусором, странные письма… Продираясь сквозь неверную, скрывающую неприглядную для совести правду память, Варвара Сергеевна пытается разобраться, кто же так хладнокровно и последовательно разрушает ее жизнь. В основе сюжета лежат реальные события. Имена героев, детали и время в романе изменены. Содержит нецензурную брань.
Трем главным героиням, которых зовут Вера, Надежда и Любовь, немного за сорок. В декорациях современной Москвы они беседуют о любви, ушедшей молодости, сексе, выросших детях, виртуальной реальности и о многом другом – о том, чем живут наши современницы. Их объединяют не только «не проговоренные» с близкими, типичные для нашего века проблемы, но и странная любовь к набирающему в городе популярность аргентинскому танго.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.