Бабий век — сорок лет - [27]

— Ну, если через вашу голову не получится… — фыркает Даша и снова садится, теперь уже у стены, подальше. — Так в чем дело-то?

— Дело в том, что этнографию, как вам, полагаю, известно, на филфаке, увы, не читают, — скучно, вот-вот зевнет, поясняет зав. — И второе, сетка у нас забита.

Он откидывается в кресле, вытянув далеко руки, барабанит пальцами по столу. Сухая дробь выводит из себя Дашу.

— Какая сетка? Чем, интересно, забита?

— Сетка часов, Дарья Сергеевна. А забита, уж вы извините, лекциями, семинарами, такими вот мелочами. Нам, понимаете, не до исторических дисциплин. И денег на семинары по этнографии, увы, нет.

«Увы… Выучил новое слово…»

— На семинар раз в месяц? — негодует Даша. — Да вы что! Как хотите, а я пишу докладную проректору.

Сергей Сергеевич тут же пугается.

— Докладной не надо, — живо говорит он. — Напишите лучше мне такую бумагу, такое, знаете, обоснование необходимости… — И добавляет покладисто: — Честно говоря, я, например, не понимаю, зачем филологам этнография? Вы ведь едете собирать тексты, не так ли?

«Он не понимает… Естественно! Где уж ему понять…» — свирепеет Даша. Характер у нее за последние годы совсем испортился: дураков, как прежде, выносить не может, дураков теперь ненавидит, особенно если они занимают посты и мешают работать. «Ах, гад, пиши теперь какое-то дурацкое обоснование, да еще так, чтоб он понял!» Ненужная работа бесит заранее, но делать нечего, писать придется.

— Хорошо.

Даше удается все-таки двинуть стулом, не с грохотом, по ковру, но двинуть. Сергей Сергеевич болезненно морщится, и отмщенной Даше становится легче. Уходя, она слышит, как он набирает номер: «Людочка, зайдите ко мне». Зав продолжает свой никчемный рабочий день.

Ранние густые сумерки. Даша спускается с балюстрады в университетский знакомый дворик. Каменные ступени, стертые поколениями студентов, присыпаны свежим снегом. Ломоносов в камзоле и пудреном парике удобно расположился в кресле, поставив на пьедестал обтянутые чулками мускулистые ноги. С высоты своего интеллекта мудро рассматривает он легкомысленных во все времена студентов. Впрочем, сейчас во дворе пусто и рассматривать некого.

— Ну здравствуйте, Даша! Наконец-то я вас поймал!

Неуклюжая большая фигура преграждает ей путь. При свете старинного фонаря улыбается человек, о котором она все время думает — месяц уже как мешает жить. Даша застывает на последней ступеньке.

— Андрей… Вы откуда?

— Потом, Даша, потом. Замерз, как зверь, даже губы стянуло, подыхаю с голоду, болтался тут часа полтора, нигде не грелся: боялся вас проворонить…

— Понятно, — завороженно кивает Даша. — Пошли!

Она протягивает Андрею руку. Он сжимает ее так сильно, что Даша морщится от боли.

— Пошли, — повторяет она и тянет Андрея под арку, в буфет.

В буфете тепло и сытно — что значит опустел на каникулы МГУ, — даже винегрет еще есть.

— Ух ты, буржуи! — восхищается студенческим изобилием Андрей.

Он сбрасывает на стул полушубок, в два шага оказывается у стойки и начинает носить тарелки: винегрет, сосиски, кабачковая икра, даже шпроты, которые обычно никто не берет, — словом, все, что есть под стеклом.

— Куда нам столько? — пугается Даша.

— Вместо качества берем количеством, — гремит на всю столовку Андрей, и буфетчица застывает на месте от такой вопиющей неблагодарности.

Даша, не чувствуя вкуса, жует тугую сосиску, тычет вилкой в сухие шпроты. Неужели это правда, неужели это он сидит напротив — можно протянуть руку, дотронуться?

— Уф-ф-ф, — Андрей отваливается на спинку маленького неудобного стульчика. — Эх, нет в вашем храме спиртного!

Он достает сигарету.

— Курить тоже нельзя, — предупреждает Даша.

— А потихоньку?

— Выгонят.

— Ну да! Вы же преподаватель!

— А ей плевать. — Даша косится на ладно сбитую, боевую буфетчицу: Клаву с ее луженой глоткой боятся все. — Ну, говорите, как вы сюда попали?

Андрей смотрит на нее очень довольный, осоловелый от сытости.

— Дашенька, до чего здорово снова вас видеть! Третий раз прихожу, шляюсь тут на морозе, как пес, надеюсь, как дурак, на случай. Сегодня решил: все, мое терпение лопнуло, прорвусь сквозь кордоны, наброшусь на первого встречного: «Как найти молодую, сероглазую, возмутительно красивую женщину? Зовут Дашей, и она фольклорист», — видите, я усвоил!

Даша смеется: усвоил, да.

— Ах ты, забыл!

Андрей открывает здоровенный портфель, достает сморщенные поникшие хризантемы, старательно укутанные целлофаном. Белые лепестки трубочкой почернели и съежились, такие жалкие в его тяжелых руках.

— Откуда? — ахает Даша, берет нежный кулек, вдыхает чуть слышный аромат пахнущих морозом цветов.

— Я еще тогда, в погребке, решил вас найти, отбить у этого индюка.

— Потому и спросили, где я работаю?

— Потому и спросил. Хитрый я, точно?

Он так горд своей незамысловатой хитростью, что Даша не может удержаться от смеха. Этот неуместный, ненужный смех сердит и без того хронически недовольную Клаву.

— Товарищи, закрываем, — скрипит она своим особым, для непослушных, голосом. — Освобождайте помещение.

А кроме Даши с Андреем, в буфете и нет никого. И они помещение освобождают.

На Манежной бело и нарядно. Горят фонари, светится квадратиками окон гостиница. Она и Манеж с двух сторон замыкают старинную площадь. Университет, отгородившись двориками, ревниво хранит автономию. Жаль, переводят скоро филфак на Ленинские. Там светло и удобно, торжественно и просторно, но настоящий, двухсотлетний МГУ останется здесь, в старых зданиях, в не очень удобных аудиториях, темноватых и тесных. Здесь же останутся навсегда студенческие годы Даши.