Бабий век — сорок лет - [25]

Галя знает, у мамы много друзей и поклонников, ей звонят и за ней ухаживают, но серьезного ничего нет. Это бабушка так говорит — «серьезное», потому что в мамином возрасте все женаты, и многие во второй раз. Вообще-то не очень ясно, зачем нужен кто-то еще? Им и втроем неплохо, да что там, им просто здорово! Летом они поедут в Палангу, какой-то мужчина только мешал бы. Галя так и заявила Даше, и та засмеялась: «Точно!» — и чмокнула дочку в нос.

Явление отца Галю встревожило, было как-то странно и на душе смутно. В понедельник в дом ворвалась Света:

— Ну, рассказывай!

— Да что рассказывать? — пожала плечами Даша. — Плохо ему…

— Птица, лети к себе, — привычно распорядилась Света, и Гале пришлось удалиться, но кое-что она все равно слышала — она же не виновата, что дом блочный.

Света ничего не понимала, бранила Вадима, бранила Дашу, говорила о каком-то Валере и его серьезных намерениях. Даша молчала, потом рассердилась:

— Плевала я на его намерения, ясно? Раскрой глаза, несчастная идеалистка, посмотри вокруг, нет, ты взгляни на эту самую семейную жизнь! Мороз дерет по коже: ссорятся, злятся, соперничают, скучают, главное — скучают, а живут…

— Но мы с Женей…

— Вы исключение, — торопливо соглашается Даша, не дает развивать эту тему: Светина слепота просто пугает. — Интересно жить, понимаешь, буду я еще ерундой заниматься! И так выпало из жизни два года. Когда, когда… Когда страдала.

Света, нашумевшись, ушла, и Галя не выдержала:

— Разве любовь ерунда? — Последнее время без конца почему-то думала о любви.

Даша прижала ее к себе.

— Что ты, малыш, любовь — чудо, самое удивительное на свете. Ускользает, правда, от нас, не дается в руки надолго, ну да ты об этом не думай. Устройство жизни — вот ерунда: как получше устроиться, повыгодней, поудобнее. А пока устраиваются, жизнь и проходит… А вообще, Галча, вечно ушки у тебя как локаторы. Ты ведь читала про князя Андрея? Ну и читай! Вас тоже пытают, в чем его сходство с Пьером?

Галя, вспыхнув, мгновенно обиделась — переводит разговор на другое, она что, маленькая? — ушла в свою комнату, таща под мышкой тяжеленный толстовский том. Села на кровать и задумалась. Нет, ничего не понять в этом мире! Мучается князь Андрей — любит, страдает, мечтает о славе, смиряется и опять страдает; мается добрый и умный Пьер; до смерти боится отца княжна Марья, а жить без него не может; и даже Наташа, влюбленная в Андрея, хочет бежать с дураком Анатолем!

А что делает мать? Если ей без отца плохо, пусть возьмет его назад, Галя не возражает. Если нет, почему бывает такой вдруг печальной? Она, что ли, несчастна? Неужели несчастна? И все из-за того, что ушел отец? Да провались он в тартарары, раз ушел! Плюнуть и забыть! Разве личная жизнь — обязательно муж? А работа, друзья, а они с бабушкой — это, что ли, не личная жизнь? После того, с отцом, чаепития Гале приснился сон: мама взяла ее с собой записывать песни, и там, в деревне, отец, они, Называется, вовсе не разведены, это, оказывается, какая-то путаница. Они идут втроем по широкой и светлой улице, о чем-то говорят и смеются, и вдруг мама отпускает Галину руку и уходит, исчезает вдали. Галя плачет, так плачет, прямо исходит слезами. Проснулась — от слез вымокла вся подушка: она не может без мамы, и без отца не может, во сне это так ясно, хотя наяву Галя как-то обходится, вроде уж и привыкла… Странный сон, ненормальный, к чему он? Спросить, что ли, у бабушки?

9

И еще неделя прошла. Отшумела, отлетела сессия, опустел факультет, и даже покорные двоечники, кое-как подобрав «хвосты», а то и сохранив их до лучших времен, разъехались по домам.

Трескучие морозы продержались дней десять. Потеплело, помягчало, повалил хлопьями снег, как и положено к февралю. Налетят теперь метели, закружит пурга, подуют влажные ветры — намек на будущую весну.

На кафедре затишье: преподаватели готовятся ко второму семестру, Сергей Сергеич колдует над расписанием. Никто ему не мешает, и он пока никого не трогает, хотя Даше не преминул заметить, что фольклорную экспедицию на Белое море — новомодные фокусы отдельных преподавателей — он лично не одобряет. Ну и пусть, главное — идея уже живет, экспедиция утверждена, и пусть на здоровье не одобряет ее доцент Суворин.

Даша сидит за столом и планирует Белое море. Кто бы знал, как ждет она экспедиции, как радуется за ребят! Лекции, сборники, даже записи — это все не то: отстраненное, не живое. А вот когда ее первокурсники услышат песни и сказки — из первых уст, с объяснениями и отступлениями, с особенной интонацией каждой сказительницы, — когда частушки родятся на их глазах, по тем самым законам, о которых никто из пляшущих и поющих даже не подозревает, — тогда и почувствуют они, что такое фольклор. Даша прямо видит все это.

Утром, на восходе солнца, отправятся ребята в деревню, к сказительнице. Сядут с ней рядом, стараясь не волноваться, нажмут клавишу магнитофона, вытащат блокноты и начнут записывать ее напевный речитатив — вдвоем, а лучше втроем, если былина: один — начало строки, второй — там, где цезура, а третий — конец. Вечером сведут все воедино, сверят с магнитофонной записью, а потом полночи будут петь у костра песни своих любимых бардов, хотя глаза сами собой закрываются и на мгновение ты проваливаешься в глубокий и сладкий сон. Но и во сне чувствуешь, как пахнет костром, цветами и травами, слышишь далекие ночные звуки, треск поленьев, мирное гудение чайника. Взять, что ли, с собой Галю, подарить ей это счастье — серебристо-серые леса, просторные села с деревянными чистыми мостками, тихие воды Севера?..