Бабий век — сорок лет - [26]

— Дарья Сергеевна, так не годится, это что же такое?

Даша вздрагивает от неожиданности: в дверях стоит обиженный зав. Толстые губы вспухли от огорчения, нелепая фигура заполонила дверной проем. А, черт, что ему надо?

— Что случилось, Сергей Сергеич?

Вот в поле таких, как он, не бывает, ни за что в экспедиции такие не приживаются.

— Так не годится, да, не годится, — с маниакальной настойчивостью уверяет зав, хотя никто ему не возражает.

— Так что случилось? — вздыхает Даша и отодвигает бумаги: изъясняться коротко зав не умеет.

— Ерофеев, говорят, сдал все досрочно и стипендию получил! Кто-то, представьте, ходил к декану. — Уж будто Сергеич не знает кто. — Нет-нет, так не годится! Если студенты будут сами решать, на какие занятия им ходить, а на какие — нет, если они станут пропускать лекции, и лекции чрезвычайно полезные, в советскую науку придут недоучки, люди, лишенные чувства ответственности… А ваш Ерофеев хитрец: заручился поддержкой какого-то безответственного человека…

Сергеич от ярости, должно быть, совсем свихнулся: Ерофеев — и хитрость! Придет же такое в голову! Некогда, незачем хитрить Ерофееву, мозги у него не так устроены, но заву этого не понять. Вышел, болван, на тропу войны, гоняется с топором за тощим голодным мальчишкой, может, и испугался: не ходят же на его лекции, упорно не ходят. «В советскую науку…» Еще и демагогии подпустил! Конечно, в советскую, а в какую же?

Даша, тоскуя, смотрит на зава. Голос его крепнет, растет, зав обличает, негодует и возмущается, он сам — лучший и единственный свой слушатель. Какой злой рок толкнул его когда-то в науку? Как, почему это грохнуло ему в голову? Почему никто не остановил, не схватил за руку, не удержал? Каким образом Сергеич ухитрился закончить аспирантуру, что-то там скомпилировать, защитить Диссертацию? Невероятно, непостижимо уму человеческому! За километр же видно: в науке ему неуютно и делать нечего, зав родился хозяйственником, даже не администратором, чистым хозяйственником. И еще демагогом, но это уже самозащита.

У него на кафедре всегда все есть: расписание, тысячу раз собственноглазно им выверенное (не доверяет этого никому), всякие там объявления в аккуратных, красивых — фломастером — рамочках, новые стулья, великолепный диван, предмет почтительного удивления соседних кафедр, даже трюмо, а уж палас… Что бы ни завезли в АХО, зав узнает первым, просит, истерически требует, ничто привезенное от него не скроется, и вообще с АХО он дружит всерьез. Потребовал — приглушили ему телефон, другие — попробуй-ка дозовись мастера. Сказал — и достали коричневую, с огромными рогами вешалку (народ веселился, пошло острил про рога, но вешалка-то нужна?), даже вентилятор, один из трех на весь факультет, и тот выпросил, В такие полные добычи дни зав скромно сияет, ждет честно заслуженной похвалы. И он ее конечно же получает: все знают — иначе обидится, будет всерьез страдать. Потом Сергеич удаляется в кабинет и «увязывает» расписание. Любимое его словечко «увязывать» приводит в восторг филологов.

— Сергей Сергеич, а у меня к вам дело, — в разгар обличающей Ерофеева речи вспоминает Даша.

Зав спотыкается на полуфразе, разевает рот, как рыба, вытащенная из воды, спохватившись, с неожиданным стуком рот захлопывает. Очень обидно: только добрался до сути. Склонив голову набок, он с детской укоризной смотрит на Дашу, подумав, решает не оскорбляться, величественно указывает на дверь:

— Прошу в кабинет. — Говорить на чужой территории зав не желает.

Даша проходит во вновь отделанную, некогда скромную комнатушку: в здании на Моховой тесновато.

Да-а-а… Комнатка впечатляет… Сергеич лично отобрал ее у интеллигентных западников — добился приема у проректора, отобрал и теперь обживает. Толстый ковер уничтожает стук Дашиных каблуков, уверенной, четкой походки не получается, глубокое кресло заставляет сразу смириться: в таком кресле требовать нельзя, можно только просить. Нет, в это кресло она не сядет! Даша встает, берет стул, устраивается напротив.

— Сергей Сергеич, во втором семестре необходим семинар по этнографии. Тем, кто поедет к Белому морю. Ну и для всех желающих.

Зав солидно смотрит на Дашу. Он любит паузы.

— Ксения Федоровна говорит, что вы против, — не дождавшись реакции, добавляет Даша: старается вывести зава из овладевшей им вдруг задумчивости.

— Да-да, — сонно кивает Сергей Сергеевич.

— Что «да»? — теряет терпение Даша, ненужные мысли о незнакомом ей человеке сделали ее нервной. — Что, черт побери, да? Это необходимо!

Когда заву что-то неинтересно, а неинтересно ему все, что не касается его лично, он спит на ходу. Сейчас до его сознания доходит только, что Даша опять чертыхается, делал ведь ей на эту тему внушение.

— Ну ладно, — говорит Даша. — К кому пойти, чтоб разрешили?

Она раздраженно встает, резко дергает стул, но по ковру стул не двигается, приходится его приподнять, а приподнятый и поставленный стул — совсем не то, что двинутый с грохотом. Все, сукин сын, продумал, у него тут не развоюешься.

— Идти вы можете только ко мне, — насладившись Дашиной беспомощностью, с удовольствием сообщает зав. — Через мою голову не получится, уважаемая Дарья Сергеевна.