Автово - [9]

Шрифт
Интервал

Я увидел эту загадочную букву «П», но план её был почему-то повернут на 90 градусов относительно того, что было изображено на плане Гармашёва.

— Ну, значит, бедненький Гармашёв совсем плохой. Всё перепутал. И, скорее всего, это и есть то самое общежитие. Проверить, всё-таки, можно. И вот, внутренне собравшись, я снова оказался у знакомой таблички, дёрнул изо всех сил массивную дверь и вошёл внутрь.

Там стояла тишина. Я оказался в небольшом вестибюле квадратной формы, в правой стороне которого виднелась дверь с надписью «Медпункт», а слева находилась стеклянная вахта, внутри которой сидела какая-то старуха и с любопытством смотрела на меня.

— Все бабки одинаковые, — подумал я, — все на всё таращатся и всё хотят узнать.

Бабка, не моргая, зыркала на меня, а я, ещё немного поколебавшись, приблизился к ней и спросил:

— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, это — общежитие кораблестроительного института?

— Ага! Да-да-да-да-да!!!

— Спасибо.

Я отошёл и постарался встать так, чтобы не быть в поле её зрения. Но это оказалось невозможно. Вахта была стеклянной, а точнее верхняя часть её, а занавески, которые отделяли бабку от меня, были тут же отдёрнуты. Можно было бы, конечно, спрятаться за колонной, но мне этого не захотелось. В конце-то концов, не такой уж я и страшный, руки, ноги, голова — всё на месте. Так пусть смотрит, сколько ей влезет.

Я встал около стены так, чтобы видеть каждого, кто войдёт в дверь.

Ждал я, наверное, минут 10-ть. И вот дверь распахнулась, и передо мной появился Игорь.

В отличие от меня, он даже не сомневался, что это — общежитие, и довольно быстро его нашёл.

— Ну, может быть, зря я так на Гармашёва думаю, — мелькнуло у меня, — может быть, это я сам немного зациклился? Опять же, мамочка роняла. Вон, у человека и вопросов даже не возникло, сразу нужное здание нашёл.

Болтая с Игорем, мы дождались прихода наших питерских «гидов» — Гармашёва с Тимофеевым.

Те, поздороваясь с нами за руку, не долго думая, повернули к двери с надписью «Медпункт».

— Мама! — подумал я, — наверное, чтобы попасть в общагу нужно пройти медкомиссию.

Совершенно не думая о том, будут ли Гармашёв с Тимофеевым тоже сдавать кровь, анализы, раздеваться до гола и шокировать медсестер, мы в буквальном смысле побежали за идущим в припрыжку Гармашёвым, который шёл (читай — бежал) так быстро, будто от этого зависела его жизнь.

По правой стене промелькнули таблички типа «Процедурная», «Глав. Врач», но мы пробежали дальше.

Слава Богу, комиссию удалось миновать. Оказалось всё намного проще. Дальше по коридору уже на дверях висели таблички «Завхоз», «Паспортный отдел» и т. д. Мы же с разбегу забежали в дверь под табличкой «Комендант».

— Добрый день, Наталья Андреевна, — обратился Гармашёв к миловидной женщине лет сорока, которая и оказалось комендантом этого общежития, — вот, привел вам наших первых астраханцев.

— Здравствуйте, здравствуйте, садитесь.

— Ну, что, всё готово? Мы бы прямо сейчас осмотрели комнаты.

— Да, да, сейчас пойдём. Мы уже им всё приготовили, Сейчас, только возьму ключи.

Она немного порылась в каком-то ящике, выбрала несколько ключей, и мы пошли.

Ещё в поезде мы с Игорем договорились, что комнаты выберем себе самые лучшие. А разве могло быть иначе? Всё-таки, мы самые первые приехали. В Астрахани Владик и Рудик наставляли меня выбрать комнату подальше от лестницы, чтобы не дуло, и народу ходило поменьше, и чтобы подальше от туалета. Ну, тут без комментариев. О, сколько раз я представлял себе, как буду выбирать нам комнату. Опять в моём воображении мне привиделась светлая комната. И сейчас я её сам увижу. Наяву!

Пройдя через вахту, мы поднялись на второй этаж и пошли прямо по коридору.

Но что это? Перед моими глазами предстал бесконечный, окрашенный в грязно-серо-синий цвет коридор, который был ужасно длинным и мрачным. Из первой левой двери повеяло странным душком, до того омерзительным, что приходилось бежать, зажав нос, лишь бы поскорее пройти его. Это был туалет. И в него мне и всем нам предстояло иногда заглядывать в процессе жизнедеятельности.

— Не-а, — в ужасе подумал я, — буду ходить в ведро, ведь это же просто невозможно назвать туалетом.

Чем дальше мы шли, тем резче падало моё настроение. Но это было далеко не всё.

Одному Богу известно, что пережил, какой удар испытал я, когда, остановившись, наконец-то, около какой-то двери и открыв её, мы вошли внутрь.

— А-а-а! Нет! Это невозможно! Судьба не может быть так жестока ко мне!

Мысли переплелись в моей бедной головушке. Я смотрел и отказывался верить в увиденное.

То, что предстало перед моим взором, походило на самый кошмарный сон и никак не походило на картины моего воображения.

В ужасной, грязной комнате с такими же мрачновато-голубыми стенами стояли четыре кровати с основанием на обычной пружине, грязный, пошарканный стол со стульями и какой-то шкаф. Да, ещё виднелись тумбочки. Громадные потолки создавали и без этого мрачноватой обстановке ощущение пустоты и одиночества.

Нет, это была не живая комната, такое мне приходилось видеть лишь в фильмах в тюремных сценах.

А что, идеальное место для снятия сцены в тюремной камере.


Рекомендуем почитать
Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.