Автово - [15]

Шрифт
Интервал

Тут послышались возгласы негодования и возмущения. Только потому, что все, действительно, устали, в Гармашёва ничего не полетело.

— Да-да, прямо завтра, — невозмутимо продолжал он, — сегодня вы пока обживайтесь, ну, а завтра Игорь покажет вам дорогу, а после института вам надо будет подойти к комендантше Наталье Андреевне с фотографиями 3х4 и оформиться. Не забудьте свои паспорта…

Он ещё чего-то долго гнул, но я уже его не слушал. В углу комнаты валялось то, что привлекло моё внимание и заставило начисто забыть о Гармашёве, обо всех и что полностью захватило меня.

В углу валялся ВЕНИК!!! Самый обычный веник, уже многое повидавший на своём веку, но для меня он сейчас представлял предмет первой необходимости. Вот оно то, чем я смогу убрать нашу комнату, в которой грязи было столько, что на полу ясно виднелись следы каждого, кто сюда заходил.

— Надо его выцепить первым, пока никто не обратил на него внимания, — думал я про себя.

— Веник, веник, веник, веник, — повторял я как в бреду и ни на минуту не спускал с него глаз.

Тут кто-то пошевелился на кровати, на спинке которой я сидел, и чуть не свалил меня. Это вывело меня из транса. Я обратил внимание, что Гармашёв заканчивает своё выступление, и народ собирается расходиться. Воспользовавшись всеобщей суматохой, я медленно, стараясь не привлекать к себе внимания, подошёл к углу, мертвой хваткой захватил драгоценный веник, прижал его к животу и, нисколько не заботясь о том, что у всех в комнатах чистота аналогична нашей, без всяких угрызений совести вышел из 211-ой, стараясь держаться ко всем жопой.

Пробежав по коридору, я юркнул в 214-ую и только там смог вздохнуть свободно.

— А я веник украл! — радостно заявил я Владику и Рудику, которые только что вошли.

Те, судя по их вялым лицам, явно не оценили находку. Я же, поделившись с ними своим опытом начинающего клептомана, с каким-то диким рвением начал подметать пол.

Решено было вскипятить чай с помощью кипятильника и доесть запасы еды с поезда. Кроме того, ещё днём мы с дядькой нашли поблизости магазин, и он купил мне хлеба и масла.

— А это чего? Совсем не отдирается.

Мы все трое собрались кучей и дружно уставились в одну точку на полу, где виднелись какие-то пупырышки.

— Я их скоблю-скоблю, а они не отдираются, — жаловался я, — что это такое по-вашему?

— По-моему это — кошачье говно, — со знанием дела сказал Владик.

— Ага, это чего же кошке надо было съесть, чтобы говно так насмерть застыло? — возразил я.

— А может оно здесь очень давно, — предположил Рудик.

— «Говно — давно», прямо стихи получаются!

После небольшого спора я, всё-таки, согласился с тем, что это был стул кошки, которая, наверное, сразу же умерла после того, как выдавила из себя это произведение искусства. Хотя нет, не сразу. Она ведь выползла из комнаты и подохла где-нибудь на лестнице, так как никакого трупа в комнате не оказалось.

Комнату я подмел, но соскребывать говно отказался, решив оставить это на завтра в качестве развлечения. А пока неплохо бы и поужинать.

Чай уже вскипел, и, разложив вокруг себя всевозможной еды, мы принялись есть и пересказывать друг другу подробности последних дней.

Мы уже почти поели, как к нам кто-то постучался. Это была Катя.

— Ну, как тут вы устроились? — весело прощебетала она. За ней показались Лариса и Галя.

— Вот, пришли посмотреть как тут и чего.

— А никак, тесновато, — сказал я.

— Да нормально всё, жить можно.

— Ну-ну, поживем — увидим.

В этот же день мы получили постельное бельё. И после того, как мы более-менее разобрались с чемоданами, сразу же стали расстилать постель. После этого комната приобрела даже какой-то жилой вид. По крайней мере, не было видно этих голых пружинных кроватей.

— А что, — подумал я, — действительно, ничего, жить можно. Может быть, со временем даже привыкнем.

Итак, устроившись в какой-то мере, я пошёл посмотреть, как там дела у других.

У девчонок было «немного» холодновато, так как в одном месте был выбит небольшой кусок стекла в окне. Интересно, что, когда мы проверяли комнату, все стёкла были целыми. Чтобы хоть как-то удержать тепло, они с чьей-то помощью натянули на окно одеяло. У нас многие привезли одеяла с собой, так что казённого было не жалко.

Татарско-казахская комната поступила точно также. В итоге и в 323-ей и в 211-ой без электрической лампочки существовать было нельзя, так как без неё всё превращалось в ад кромешный.

В 209-ой всё было по-другому. Все стёкла были на месте, была даже лампочка, но вот розетка ни за что не желала давать электричества. Поэтому они (обитатели 209-ой — Чеченев, Паша и Коммунист) то и дело бегали к другим кипятить воду.

В 303-ей было всё, и даже то, чего не было в других комнатах. У них был мерзкий душок, так как почти напротив них находился мужской туалет. Вообще, здесь в общежитии на каждом этаже (со 2-го по 5-ый) находилось по 4 санузла, и что интересно — из них только 2 были спаренными (М и Ж), а другие — только мужские. Так что в этом смысле нам, так сказать, повезло.

Итак, 303-я спокойненько себе наслаждалась местными ароматами и пряностями, в то время как другие, обманутые жестокой судьбой, были лишены этого удовольствия.


Рекомендуем почитать
Слоны могут играть в футбол

Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.


Плановый апокалипсис

В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".


Похвала сладострастию

Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.