Автобиография - [46]

Первоначальная неохота обратиться к собственной биографии была вызвана сомнением в достаточности сил у вашего покорного слуги. История моя может дать и психологические, и педагогические, и нравственные уроки; но сумею ли я изложить ее так, чтобы она соответствовала поставленным целям?

Но так как некоторые отрывки психологического толка, опубликованные в «Журнале для опытного познания души» [152], имели неожиданно большой читательский успех, я не смог далее противиться настояниям друзей, а в особенности — издателя (господина Морица), человека, в высшей степени знающего свое дело. И вот перед вами вся моя биография целиком, да простится ей несовершенство. Она написана не совсем так, как обычно принято в жизнеописаниях. Но я могу дать читателю отчет о целях и правилах, которыми, пусть порой бессознательно, руководствовался.

Прежде всего я положил за правило неукоснительно следовать истине, не обращая внимания на то, красит она, чернит ли меня самого, мое семейство, мой народ или что бы то ни было.

Я далек от так называемой скромности — щита многих негодяев, и, если упоминание о деталях, лестных для меня, может быть полезно читателю, обязательно стану о них писать. Истинная деликатность не в том, чтобы всеми силами скрывать свои лучшие черты, боясь принизить тех, кто подобных лишен. Такая фигура умолчания выдает неуважение к человеку. Поступим иначе; пусть, увидев похвальные качества другого, он острее ощутит их недостаток в себе самом и захочет сравняться, а еще лучше — превзойти. Только так можно правильно оценить себя и окружающих.

Следуя тем же путем, я не собираюсь умалчивать о присущих мне по невежеству, недостатку воспитания и другим причинам человеческих слабостях (homo sum humani nihil a me alienum puto[153]). Они и вызванные ими последствия да послужат предостережением читателю; хорошие же мои свойства на их фоне только выиграют.

В описании других персонажей автобиографии я придерживаюсь тех же принципов: рассматриваю их добрые дела как образец для подражания, дурные же — осуждаю.

Ты, вероятно, заметил, любезный мой читатель, что люди могут быть разделены на три группы по своему отношению к достоинствам и недостаткам.

Первая группа — мнимо благородные; все достойное и прекрасное в себе они стараются выставить напоказ; все дурное и глупое тщательно прячут, оставляют, так сказать, для собственного употребления. Одним словом, это благовоспитанные светские люди.

Принадлежащие ко второй группе поступают обратным образом: они придерживают свою мудрость при себе и выставляют собственную глупость на всеобщее обозрение.

Представители третьей группы не делают разницы между собой и другими, не скрывают ни хороших своих черт, ни дурных. Они являются перед миром такими, каковы есть, — как Бог дал. Со времени грехопадения — иначе говоря, с тех самых пор, как человечество стало обращать более внимания на темную сторону всего, что только ни на есть, — тем, кто входит в третью группу, редко отдают справедливость. Богослов видит в них людей, опасных для религии; политик — нарушителей общественного спокойствия, медик — больных, страдающих засорением печени. На некоторых уже один вид их наводит меланхолию. Эти люди, по выражению великого метафизика Батлера [154], суть лишь инструменты, которыми негодяи пользуются для достижения своих целей, то есть глупцы.

Заботясь о тебе, любезный читатель, я старался в этом жизнеописании отдать должное и главному герою, и всем тем, с кем ему довелось знаться, и оценить дела и поступки каждого.

Я хоть и не великий человек, не публичный философ, но и не шут; за всю жизнь свою я не погубил ни одной мышки в воздушном насосе, не подвергал пыткам лягушек, не заставлял животных танцевать при помощи электричества — что ж из того? Я ищу истину, и там, где дело касается ее, все остальное мне безразлично.

В поисках чистой правды я лишился своего народа, своей семьи, своей родины — так кто же после этого посмеет заподозрить меня в сокрытии или искажении фактов из каких-нибудь мелочных соображений?!

Личной вражды я не питаю ни к кому. Но тот, кто, пользуясь уважением публики, вводит ее в заблуждение, — этот враг истины ео ipso [155] и мой враг, пусть даже он не сделал мне ничего дурного. И я не упущу случая разоблачить его, будь он хоть Папой Римским, хоть профессором или даже турецким султаном.

Известно, что природа не делает скачков. Крупные перемены складываются из множества мелких движений, иногда равнонаправленных, порой же противоречащих друг другу и друг друга ограничивающих; большие события суть сумма множества ничтожных.

В моем взгляде на вещи, как читатель, вероятно, уже успел заметить, произошли с годами серьезные изменения. Было бы непростительно обойти молчанием их причины. Великий, величайший быть может, человек нашего народа оказал своими сочинениями громадное влияние на развитие моих воззрений и даже характера.

Благодарность к благодетелю и желание прояснить для читателя происхождение моего образа мыслей диктуют необходимость завести речь об оригинальном миропонимании этого мудреца и отношении его к важнейшим явлениям жизни. Меня привлекли в его творениях не столько отдельные открытия, сколько общая широта взгляда, смелый полет мысли, не ограниченный ничем, кроме границ самого разума, любовь к истине, ставящейся превыше всего, твердость принципов, строгость метода, последовательное неприятие предрассудков и суеверий. Прибавим к этому необходимое философу искусство сопоставлять смыслы там, где разница кроется лишь в словах.