Австриец - [4]

— Я буду ходить в школу в Линце?

— Да, оба ты и Вернер, когда он подрастет, — отец подмигнул моему младшему брату. — Тереза, подрежь и Вернеру волосы, они слишком длинные для мальчика его возраста.

— Но они оба такие хорошенькие с длинными волосами, — моя мать улыбнулась мне и моему брату.

— Они не должны быть «хорошенькими», они же не девчонки! Они мальчики, так сделай их, пожалуйста, похожими на мальчиков.

— Я подрежу им волосы перед отъездом, любимый.

— Просто сделай так, чтобы Эрнст выглядел как нужно для школы. Линц известен качеством своего образования и культуры по всей Австрии. Я хочу, чтобы мой сын получил как можно лучшее образование, но для начала было бы хорошо, если бы местные мальчишки его не побили за то, что он выглядит, как девчонка.

— Я же сказала, я подрежу ему волосы, Хьюго. Обещаю.

Но я уже их не слушал. Я старался как можно быстрее прожевать свой обед, чтобы поскорее вернуться к птичьему гнезду и маленьким птенцам. Может, мне удастся подобраться к ним поближе и погладить их мягкий пух… Нет, этого делать нельзя, иначе их мать учует чужой запах и выбросит их из гнезда. Я просто посмотрю на них. Принесу им червячка или муху, если получится что-то поймать. Но птенцов я не трону.

Я бы никогда не посмел навредить кому-то беззащитному. Однажды летом мой дед Карл поручил мне сбегать на край фермы и посмотреть, не попался ли заяц в ловушку, чтобы бабушка потом могла сделать вкуснейшее рагу на ужин. Меня просто распирало от гордости, что мне поручили такое взрослое и ответственное задание, и от того, что в руке я сжимал самый что ни на есть настоящий, преострый нож, которым я должен был срезать петлю с кроличьей лапы, что держала его на месте. Я вышагивал по высокой траве, размахивая ножом направо и налево, сгорая от желания сделать так, чтобы мой дед гордился мной.

А потом я увидел его. Серого, лопоухого зайца с печальными, черными глазками-бусинками, дрожащего при виде меня, его палача. И присел на корточки рядом с перепуганным до смерти животным, и в ужасе задохнулся, заметив, как серая шерстка на задней лапке была вся покрыта кровью от его безрезультатных попыток высвободить себя из пут. Сдерживая слезы вместе с отвращением при виде уродливой раны, я как можно осторожнее просунул нож между тонкой проволокой и его лапкой. Мне наконец удалось высвободить бедное животное, но он так и остался сидеть на месте, все еще дрожа, все еще глядя на меня своими несчастными, измученными глазами, боясь пошевелиться, не предпринимая никаких попыток спасти свою жизнь.

Я вдруг почувствовал себя настолько виноватым, как будто это я сотворил такое с бедным кроликом, а не ловушка, расставленная моим дедом. Беззвучно всхлипывая, я осторожно поднял зайца и прижал его к груди, стараясь не касаться его израненной лапки.

— Прости меня, пожалуйста. — Я повторял, целуя его теплую голову и мягкий мех. — Мне правда очень, очень жаль! Прошу тебя, беги, пока они тебя не поймали!

Я поцеловал зайца в последний раз и опустил его на землю. Он замер на месте, глядя на меня. Понимая, что скоро мой дед или отец прийдут сюда посмотреть, чего я так долго копаюсь, я начал хлопать руками и топать ногами, в надежде прогнать несчастного зайца. Мой план сработал, и, после первого неуверенного скачка, он быстро подобрал темп и вскоре исчез в поле. Я быстро вытер слезы, разломал ловушку на части и забросил их как можно дальше друг от друга. Позже я солгал моему деду — впервые в жизни я решился на такое — что кто-то сломал его ловушку, и он решил, что это должно быть соседские дети-хулиганы. Я же больше никогда не мог есть кролика.

Глава 2

Британская тюрьма, май 1945

— Ешь, что дают, это тебе не отель «Ритц», это тюрьма. Должен быть благодарен, что вообще кормят, нацист чертов!

Охранник с лязгом захлопнул окно в двери камеры, а я так и стоял, хмурясь на миску, что я держал в руках с тем, что они называли едой. Я был голоден как волк после того, как мы пропрятались в горах с моими верными адъютантами, когда есть было нечего, кроме французских леденцов. И они у нас почти закончились перед тем, как американцы пришли наконец арестовывать меня. Но тогда у нас хотя бы был целый ящик с конфискованными сигаретами, которые я попросту украл из хранилища РСХА перед тем, как скрыться в Австрии. Быть шефом РСХА, или Главного имперского управления безопасности, определенно имело свои преимущества: никто и слова не сказал, пока мы выносили ящики с сигаретами, фальшивыми деньгами и алкоголем. Здесь же я на стену готов был лезть без табака.

Я поставил миску на шаткий стол, сел на маленький табурет, который издал угрожающий треск под всеми моими ста килограммами веса, и понюхал содержимое погнутой алюминиевой посудины. Я не мог толком разобрать, что это вообще такое было, и задумался о возможности того, что мои «гостеприимные» охранники запросто могли туда плюнуть, прежде чем принести это мне в камеру. Два тонких куска черного хлеба выглядели не так подозрительно, как коричневая бобовая похлебка, и я принялся с аппетитом запихивать их в рот. Похлебка отправилась прямиком в унитаз: я не был настолько голоден, чтобы есть то, что на моей ферме постыдились бы давать даже свиньям.