Берлин, февраль 1944
Я осторожно провела языком по внутренней стороне губ. Кровотечение остановилось, но место, куда он меня ударил, по-прежнему жутко саднило. Мои запястья, связанные его галстуком, уже давно занемели. Я смотрела на двух мужчин, стоящих передо мной в холодном подвале Главного имперского управления безопасности — или просто РСХА — подвале, также печально известном, как гестаповская тюрьма.
Всего несколько часов назад я сортировала корреспонденцию для шефа РСХА — обергруппенфюрера СС доктора Эрнста Кальтенбруннера — одного из мужчин, стоящих сейчас перед моим стулом. Теперь же я была приведена сюда по обвинениям в шпионаже, преступном заговоре, государственной измене, и Бог знает, в чём ещё. Все эти обвинения были с холодной педантичностью сложены в моё дело безжалостным агентом гестапо, вторым человеком, находившимся в моей камере — Ульрихом Райнхартом. Он зловеще улыбался. Эрнст хмурился и молчал.
Эрнст. Эрни. Мой Эрни. «Люблю тебя», — шепнул он мне после того, как ударил меня по лицу и перед тем, как за шкирку вытащил из дома на улицу, чтобы привезти сюда. «Я знаю, что любишь. Как и я тебя».
— Так что нам теперь с ней делать? — Райнхарт в нетерпении потирал руки. Он несколько лет уже за мной охотился, и единственное, что его останавливало от того, чтобы не наложить на меня руки, было присутствие шефа РСХА в допросной. — Она всё знает про эту шпионскую ячейку. Она всё нам расскажет. Деваться ей теперь некуда.
— Она уже рассказала мне всё, что нужно.
Я действительно ему всё рассказала, всю свою историю от начала и до конца. Рассказала, что родилась я у еврейских родителей, и что предки наши эмигрировали в Германию из Польши почти сто лет назад, когда антисемитские погромы прокатились по стране, и заплатили огромные деньги, чтобы купить новые, немецкие имена. Рассказала, как вышла за Генриха, его подчинённого из СД, который на самом деле работал на союзную контрразведку, и как я присоединилась к их группе, потому что хотела помочь своим людям. Потому что нацистская партия была злом. Потому что Германия скоро будет разбита и захлебнётся в собственной крови, и что всё это было виной его фюрера.
Сначала он не хотел меня слушать; на протяжении слишком многих лет он был связан клятвой верности, которую произнёс с другими такими же молодыми людьми. «Моя честь — это верность». Стоя в полночной мгле плечом к плечу, высокие, стройные, все как на подбор, военная элита рейха — СС — они подняли свою правую руку и в свете сотен факелов поклялись в верности, не своей родине, не своему правительству, не генералам армии, а их фюреру. Фюрер знал всё наперёд. Он укажет им путь. Он создаст новый, тысячелетний рейх, и назовёт их первыми людьми на заре новой цивилизации. Они нужны были ему, чтобы на крови и костях других народов возвести новый Вавилон. И они поверили ему. И они поклялись последовать за ним даже в ад.
«Как же одной маленькой еврейке обратить этого арийского гиганта на свою сторону?» — думала я, сидя рядом с ним на кровати. Мы так и не потрудились одеться тогда, сразу после нашего первого раза. Если быть точнее, первого раза, когда он осознанно переспал с еврейкой. До этого он никогда не раздумывал слишком долго, прежде чем запереть меня, его личного секретаря, в его кабинете, и уложить меня на свой стол, прямо поверх документов с грифом «секретно». Но тогда я была обычной немкой в его глазах; ну или по крайней мере я так выглядела, со светлыми волосами и голубыми глазами.
Почти пять лет он пытался заполучить меня себе в любовницы, и теперь, когда ему наконец-то это удалось, останавливаться было уже поздно. Он был зависимой личностью, мой Эрни, от сигарет, от алкоголя, от своего фюрера…а теперь и от меня. Я снова коснулась языком разбитых губ. Я рассказала ему всё, потому что я его любила, а не потому, что он меня заставил. Но Райнхарту это было знать совсем не обязательно.
— Расстреляем её в таком случае? Прямо здесь? — Гестаповец не скрывал своего разочарования, что ему не придётся «поработать» со мной после того, как его шеф предположительно выполнил всю самую грязную работу. Ну, или так оно выглядело. Эрнст отказался сначала меня ударить; это я его заставила. — Вы же не думаете продлить жизнь этой жалкой предательницы народа и отправить её в лагерь?
Тревога и озабоченность отразилась в его стальных серых глазах, когда он перевёл их с меня на шефа РСХА. Одна только мысль о том, что я проживу ещё хоть день, была для него отвратительна. Отвратительна и постыдна, потому как ведь он сам тоже добивался меня несколько лет назад, добивался «грязной жидовки», сам того не зная, которая к тому же имела наглость отвергнуть ухаживания его, чистокровного арийца, и сделала так, что он ещё и потерял свою позицию здесь, в Берлине, после того, как попытался взять силой то, что не мог получить иначе. Мой муж сделал так, что Райнхарта надолго отправили на фронт, где ему пришлось очень долго и усердно «работать», сгоняя и расстреливая массами невинных людей, чтобы вернуть себе свою должность. Даже сам шеф гестапо, группенфюрер Мюллер, заметил потенциал в молодом палаче, и взял его под своё крыло. Сегодня Райнхарт наконец-то получил свою долгожданную возможность отмстить.
