Австралийские рассказы - [129]

— «Вторые», не зевай, вон он идет!

Джо соскакивает с загородки. Ему уже приходилось разгружать этот корабль. Тяжелая работа, но ее хватит дня на два, а может, и на четыре. В отделении для «вторых» взлетает вверх дощечка, и взволнованные лица поворачиваются к всесильному агенту компании.

«Буассевэн». Док Виктория 16. 10 часов».

Джо стоит, расправив старые плечи, чтобы они казались как можно шире. В голову ему приходит горькая мысль: со стороны может показаться, что им делают одолжение, — как будто мало того, что человек должен надрываться за гроши, ему еще приходится бороться и хитрить, чтобы добыть право на это. Сотни людей, сотни людей… Это вынужденное безделье. А страна воюет.

Стало не так холодно. Теплое дыхание, толкотня. Те, что помоложе и в пальто, даже вспотели. Волнение, возбуждение охоты. Возбуждение охоты…

— Ты!

Джо вздрагивает. Белый воротничок смотрит ему прямо в лицо. Белый палец направлен на него, как дуло пистолета.

Да… скорее! На этот раз Джо…

Он проталкивается вперед. Коричневая карточка. Белая бумажка.

Через пять минут он уже вышел на улицу. Повсюду кучками стоят люди, но он ни с кем не заговаривает.

Реакция. Сладкое упоение победой почти прошло. Он только что услышал, что работы не хватит и на два дня. Они набирают ночные бригады, чтобы выйти в море в ночь на воскресенье. В Мельбурне разгрузят меньше двух тысяч тонн, все остальное — в Аделаиде. Джо быстро подсчитывает. Начнем в десять утра, к девяти вечера кончим. Завтра утром с восьми до двенадцати. Разгрузка кончится, скажем, к двенадцати. Округленно это даст: сегодня — шесть часов до пяти по три шиллинга за час, три часа с шести до девяти по четыре шиллинга шесть пенсов за час, завтра четыре часа с восьми до двенадцати по три шиллинга за час. Десять часов по три шиллинга за час и три часа по четыре шиллинга шесть пенсов. Итого два фунта три шиллинга шесть пенсов. Может быть, они не успеют окончить разгрузку завтра к двенадцати и придется продолжить работу. За вторую половину субботы платят по удвоенным расценкам — шесть шиллингов за час. Значит, эта работа даст самое большее три фунта, и в понедельник утром придется снова идти на невольничий рынок, чтобы бороться за новую работу.

Джо дрожит. После нездорового тепла там, в сарае, здесь холодно. Трава, растущая жалкими пучками между рельсами, все еще покрыта инеем, свет зимнего солнца тускл и безрадостен. Безрадостен, как и многое другое. Штабели потемневшего строевого леса, пустые товарные вагоны, бесцельно слоняющиеся люди, ветхие сараи, пустырь по ту сторону дороги — во всем этом заброшенность, застой. Дымы пароходов в доках и на реке лениво плывут вверх. Работа для всех… сегодня!

А завтра?..

«Тебе, Маргарэт!»

Перевод С. Кругерской

В мире широко распространено мнение, будто все голландцы — хорошие садовники, очевидно основанное на том, что в Голландии разведение цветов давно стало коммерческим предприятием.

Чепуха конечно, — в чем, как мне известно, многие хозяева убедились на собственном горьком опыте. Если человек родился в Австралии, это еще не значит, что он знаток овцеводства; или виртуоз-волынщик, — если он родом из Шотландии. Однако всегда находится исключение, которое очень часто принимают за правило, и заблуждение о садовнике-голландце укреплялось с новой силой везде, где появлялся Ганс — предположим, что его фамилия Вандервир, — со своими золотыми руками.

Потому что он действительно был голландцем и к тому же хорошим садовником, одним из тех вдохновенных художников, которые ставят в затруднительное положение своих преемников. Кроме того, он был отчасти поэтом, что, возможно, и не столь примечательно; и отчасти влюбленным, что весьма важно.

В первый раз мне приходилось слышать о садовнике, влюбившемся в дочь хозяина; а все подробности я узнал потому, что поступил на место Ганса, после того как его из-за этой истории выставили. Меня наняли всего через неделю после его ухода, и сад еще хранил свежие следы его таланта, а обитатели дома не успели оправиться от потрясения, вызванного его романтической любовью. Я попал в чудесный сад, встретился с хозяином, питающим злобное недоверие ко всем садовникам, и с болтливой экономкой, которая рассказала мне, что «мисс Маргарэт» сбежала к родственникам в Бендиго, а ее мать поехала за ней следом, чтобы уговорить ее вернуться.

Но я ничего не знал об этом, когда в первый день моей работы хозяин дома, мистер Камерон, отправляясь в контору в девять часов утра, остановился поговорить со мной. Это был преуспевающий адвокат, и если он будет держаться наиболее влиятельной политической партии, то полагаю, что место в арбитражном суде ему обеспечено. Высокий представительный мужчина средних лет, с низким голосом, неторопливой речью, холодными глазами и худым красивым лицом, напомнившим мне известный бюст Юлия Цезаря.

Я был старше его, перевидал немало хозяев, и он мне не понравился с первого взгляда. И хотя, повторяю, я ничего не знал о том, что здесь произошло, даже в этом первом коротком разговоре кое-какие мелочи заставили меня почувствовать, что в этом доме не все ладно. Я был нанят через посредство служащего оранжереи; но хотя Камерон имел основания присматриваться ко мне, все же взгляд его серых глаз, в упор устремленных на меня, был, как мне показалось, слишком недоверчив и суров.