В те времена ВМФ, по-видимому, считался солидной организацией, имел широкую сеть санаториев и домов отдыха. Один из таких санаториев располагался выше Куйбышева на живописнейшем берегу Волги, именуемом поляной Фрунзе. По Волге прибыли плоты, их причаливали в районе санатория. Оставалось вытащить брёвна на берег с тем, чтобы сделать заготовки дров на зиму. Эту задачу поставили нашей группе кандидатов в курсанты из десяти человек. Нас разместили в одном из коттеджей и экипировали: после мытья в бане каждый получил спортивный костюм и спортивные ботинки.
Вскоре основная группа приступила к работе по назначению – разгрузке плотов. Несмотря на сентябрь и начало октября, погода нас явно баловала, Волга была пустынна, прекрасна, ничто не напоминало о войне, и мы приступили к делу. На берегу мы положили слеги, по которым, уцепившись за верёвки, должны были вытаскивать брёвна, и работа началась. Мы трудились практически с рассвета до темна с перерывом на обед. Однажды с нами решил «размяться» отнюдь не молодой и полноватый начальник санатория полковник медицинской службы с совершенно необычной, а потому и запоминающейся фамилией Король. До вольно быстро выдохшись, он трезво оценил всю сложность не требующего мыслительных способностей процесса и дал указание усилить наше питание. Если раньше для нас готовили по нормам солдатского пайка, то теперь стали кормить по санаторным нормам, причем вечером нам иногда выдавали графин, а то и два сухого вина, что было совершенно не лишним.
Но всё хорошее когда-то кончается, и миссия по разборке плотов также завершилась. Нас с сожалением проводили, и мы последовали дальше, навстречу неизвестности в ожидании зачисления в курсанты. Предварительно организовали медицинскую комиссию, которой я изрядно опасался, так как зрение на правый глаз оставляло желать лучшего. В своё время я увлекался опытами по химии, и в глаз попала кислота, а возможно, это произошло раньше, когда, купаясь в грязном пруду, я подцепил какую-то глазную болезнь, от которой долго лечился. Была большая надежда на подстраховку, ток как я знал наизусть не только буквы тест- таблицы, по которым определяют остроту зрения, но и положение кружков с вырезами. Впоследствии знание таблиц меня никогда не подводило, так как они оставались без изменения в течение десятков лет. Тем не менее я всегда готовился к неожиданностям и брал с собой шило, чтобы при необходимости проткнуть экран, которым закрывают глаз при проверке. В этом случае мой неполноценный глаз видел бы как новенький. А однажды, приняв во внимание возраст врача, я применил более элементарный приём: взял экран вначале правой, а затем левой рукой. Прочитав оба раза таблицы одним и тем же глазом, я с блеском вышел из положения. Сестра мои манипуляции видела, но, с трудом сдерживая смех, заверила засомневавшегося доктора, что всё правильно. Но это было потом, через двадцать пять лет.
Вот и в тот раз всё прошло нормально. По мандатной комиссии претензий ко мне тоже не было: отец на фронте, мама умерла в феврале 1943 г.
Мы сдали свою одежду, которую незамедлительно украли и продали старшины, отлынивающие от фронта. Мне больше не суждено было увидеть кожаную куртку отца, ещё дореволюционный брезентовый рюкзак с латунными пряжками, хромовые сапоги и прочее. Мы получили матросскую форму, начиная с носков и заканчивая шапками. Обалдевшие от свалившегося на нас богатства, мы буквально терялись в догадках, как всё это сберечь, чтобы старослужащие ничего не подменили и не украли. Форменки, брюки мы положили под себя, шинелями укрылись, а рабочие (яловые) ботинки (других не выдавали) подвесили под решетки кроватей.
Утром над нами изрядно поиздевались ребята, прибывшие с флотов, впоследствии они долго с нами возились, показывая, как нужно закладывать брюки под простыню, чтобы они держали стрелку, как с помощью зубного порошка и "гитары" (приспособление с вырезом) чистить пуговицы на шинели, не пачкая её, и множество других секретов, о которых мы не имели ни малейшего понятия.
Первого ноября, параллельно с прохождением краткого курса молодого бойца начались занятия. Из наставников особенно впечатлял преподаватель теории полёта, капитан Дикой. Высокорослый, совершенно рыжий с пышными бакенбардами со значком морского лётчика он производил на курсантов должное впечатление. Программа теоретического обучения включала лишь самые необходимые дисциплины, без знания которых не следовало приступать даже к первоначальному обучению.
С началом занятий быстро выяснилось, что вчерашние школьники схватывают материал быстрее, чем их старшие товарищи. Конспекты мы писали карандашами на ученических тетрадях, и мне припомнилось несколько забавных случаев. В нашем отделении были два неразлучных друга-черноморца. Один из них – высокий широкоплечий усатый красавец старшина первой статьи комендор с крейсера Костя Шведюк, бывший в свое время чемпионом Черноморского флота по боксу в среднем весе. Как и большинство людей с незаурядной физической силой, он отличался добродушным характером и пользовался всеобщей любовью и уважением. Его закадычный друг, также старшина первой статьи Володя Золотухин, являл собой совершенную противоположность. Это был юморист по натуре, шутник и выдумщик. Костя любил подремать на занятиях, а, чтобы карандаш не вываливался, он привязывал его к пальцу. Володя быстро смекнул, что любовь друга подремать, можно использовать как повод для шутки и, заметив, что Костя задремал, он толкал его в бок со словами: "Швед, тебя!". Последний со словами "Есть, курсант Шведюк" вскакивал под общий смех группы и преподавателя. Угрозы расправиться с шутником тем не менее никогда не приводились в исполнение.
