Астрея. Имперский символизм в XVI веке - [11]
Право народа Рима возлагать власть на императора нередко использовалось и в Средневековье. Под влиянием Арнольда Брешианского[50] римский сенат написал письмо Конраду III, первому императору из династии Гогенштауфенов, заявив о своём праве назначить его и требуя, чтобы он обосновался в Риме. Риенцо тоже выпустил похожее послание к современному ему императору Карлу IV[51].
Республиканство Риенцо демонстрирует отсутствие внутреннего понимания конституционных отличий между древнеримской республикой и империей. Его цель была в том, чтобы через республиканство возродить virtus римских граждан и вдохновить их на провозглашение Римской империи. Так номинальный император должен был стать истинным римским императором. Его переезд подразумевал бы, конечно, что все предшествующие средневековые императоры не были таковыми. Однако, называя себя не только «народным трибуном», но и «рыцарем Святого духа», Риенцо сохранял в себе те рыцарские ассоциации, которые относились к северной модели имперского возрождения и едва ли согласовывались, что с республиканством, что с более классическим римским типом имперской идеи.
Петрарка всей душой откликнулся на движение Риенцо. Он верил, что как слабость и разобщённость Италии, так и тот факт, что Рим перестал быть центром империи, являлись следствием «переменчивости Фортуны», которую уже не могла удержать древняя гражданская добродетель Populus Romanus. Успехи Риенцо породили надежду на возрождение античной доблести, но граждане Рима оказались слишком ненадёжным материалом, и движение выдохлось. Разочарованный Петрарка, вспомнив о своих гибеллинских корнях (его отец, современник Данте, так же, как и последний, был изгнан из Флоренции за свои имперские взгляды), обращается к номинальному императору Карлу IV. Он умоляет его сделать то, что не удалось движению Риенцо – объединить Италию и вернуть империю в Рим[52]. Таким образом мы видим, что условный итальянский национализм Петрарки возникает в рамках старой конструкции и опирается на универсалистские идеалы. И для Риенцо, и для Петрарки, объединение Италии, достигнутое посредством псевдо-республиканских идей или традиционного гибеллинского обращения к императору, является всего лишь прелюдией к тому, чтобы imperium возвратился в Рим. А imperium в теории означал мирового правителя, Dominus mundi, вселенский мир и справедливость.
Чем же тогда это отличается от гибеллинизма Данте? Разве он тоже не призывал императора прийти в Италию и возродить её? Призывал, но для Данте император Священной Римской империи был истинным наследником Цезаря и Августа. Он не нуждался в романизации, ибо, являясь германцем по рождению, по доблести своего правления был римлянином, по прямой линии наследовавшим императорам древнего Рима. Необходимость новой романизации, так остро ощущаемая Петраркой, связана с его восприятием средневековой империи как полу-варварского института и скептическим отношением к теории её перемещения.
Император разочаровал Петрарку так же, как и римские граждане. Италия не была объединена, imperium не был перенесён обратно в Рим в обновлении, которое должно было стать политической стороной гуманистического Ренессанса или возрождения классической культуры. И тем не менее призрак имперского renovatio являлся движущим мотивом деятельности итальянских гуманистов. Свою мечту, которую не удалось реализовать в политике, они пытались воплотить в литературе. Достаточно, например, взглянуть на язык, которым Поджо Браччолини описывает открытие им рукописи Квинтилиана в Сен-Галленском монастыре. Манускрипт лежал в куче мусора в месте «непригодном даже для осуждённых преступников и совершенно недостойном своих благородных обитателей»[53]. Леонардо Бруни, поздравляя Поджо с находкой, писал, что с нетерпением ждёт прибытия рукописи в Италию, и добавлял, что «когда после освобождения из долгого заключения в застенках у варваров, вы доставите его [Квинтилиана] сюда, все народы Италии должны собраться для приветствия»[54]. В этой картине благородный римский автор Квинтилиан, спасённый руками гуманиста от пренебрежения и варварства, с триумфом возвращается на родину. Однако в ней есть некоторая историческая несправедливость, поскольку классические рукописи, заново открытые итальянскими гуманистами, переписывались и сохранялись в эпоху каролингского ренессанса, отнесённого теперь к варварским векам[55].
Схожий энтузиазм служил мотивацией и для самых высоких достижений итальянских гуманистов, включая новое открытие и воссоздание латинского языка, который, очистившись от варварских наслоений тёмных веков, снова засиял над миром в своей классической чистоте. Универсалистские идеалы гуманизма чётко видны в выразительном предисловии Лоренцо Валла к собственному трактату «О красоте латинского языка»
