Астрея. Имперский символизм в XVI веке - [13]
Таким образом, мы подошли ко времени, когда новые ориентации исторического мышления, открытые итальянским гуманизмом, окончательно отбросили империю даже в качестве мифа или призрака универсалистской идеи. В дальнейшем национальные государства будут черпать из Макиавелли свои представления о том, как строить суверенную власть на базе реалистичного мышления и суждений.
Северный гуманизм, появившийся, конечно, позже южного, достиг своего наивысшего расцвета в фигуре Эразма Роттердамского. Как политический мыслитель Эразм был христианским идеалистом, стоявшим далеко от макиавеллиевского реализма. Его идеал Европы состоял в том, чтобы все монархи получали христианское образование с особым акцентом на обучении необходимым правителю добродетелям, которые следовало брать из трудов таких языческих авторов как Платон, Цицерон, Сенека или Плутарх. Воспитанные в таком духе монархи независимых государств должны будут действовать сообща для защиты и поддержания международного мира в Европе. Эти идеи он развивает в работе «Воспитание христианского государя», написанной в 1516 году для наставления юноши, который впоследствии станет императором Карлом V.
И хотя Эразм тоже отвергает империю как инструмент поддержания вселенского мира, заменяя её согласием христианских государей, в некоторых его сочинениях можно заметить рудиментарные пережитки имперской идеи. В 1517 г. в письме герцогам Фридриху и Георгу Саксонским (использованном в качестве предисловия к его изданию Светония в 1518 г.)[63] Эразм говорит, что имя империи, однажды священное для всего мира, даже сейчас несёт в себе религиозные и сакральные ассоциации, хотя и является лишь тенью себя прошлого. Он подчёркивает, что даже в античные времена Римская империя никогда не была в действительности всемирной. Многие открытые недавно части света были ей неведомы. Её величие бледнеет на фоне света Евангелия, как луна на фоне солнца. Нашествия варваров уничтожили империю, и хотя через много веков римские понтифики восстановили её, но скорее на словах, чем на деле. Он сомневается, возможно ли и нужно ли восстанавливать империю, хотя и признаёт, что теоретически вселенская монархия была бы лучшей формой правления миром. Всё это кажется теперь несбыточным и, в любом случае, правление владетеля мира было бы слишком большой ответственностью для одного человека. Более того, в мировой монархии и вовсе не будет необходимости, «если среди христианских государей будет согласие». Христос есть истинный правитель мира, и если наши государи станут следовать его учению, наступит процветание под властью единого царя.
Написанное за три года до избрания Карла V императором, письмо Эразма является ценным свидетельством того, что чувствовали по отношению к империи в просвещённых северных кругах накануне этого события. Эразм был реалистом в понимании того, что современные государства Европы с их современными монархами превращают империю в призрак. И он был идеалистом в том, что передавал имперские функции по поддержанию вселенского мира и справедливости согласию христианских государей. И всё же имя империи, которое, даже будучи переданным папами императорам, всегда оставалось не больше, чем именем (в Эразме нет ничего от понятия Romanitas[64], которое ранние итальянские гуманисты развили из имперской традиции), по-прежнему несло в себе властные и религиозные ассоциации, а за христианской мечтой о правящем миром Христе стоял призрак мировой монархии.
Вскоре феномен империи Карла V придаст имперской идее новую силу.
Карл V и имперская идея
Давайте вкратце вспомним семейные связи, посредством которых Карл V получил самую обширную территорию в Европе со времён Карла Великого. По отцовской линии он унаследовал владения герцогов Бургундских, включавшие Нидерланды и Австрию; по матери, дочери Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, стал правителем Испании и Сицилии. Так, почти случайно, как может показаться, Карл вступил во владение территорией, простиравшейся, наподобие Каролингской империи, от центра Европы к германским землям на севере. Сицилийский титул обеспечил ему плацдарм в южной Италии, который так пригодился Фридриху II. Его наследство включало также богатую и недавно объединённую испанскую монархию с её обширными сферами влияния на новом континенте за Атлантикой. Когда в 1519 году, после смерти его деда Максимилиана, германские князья избрали Карла V императором, стало понятно – в некоторых кругах со страхом, а в некоторых с надеждой – что этот император, унаследовавший территории в Европе, воссоединившие (хотя и не покрывшие полностью) то, что было когда-то Римской империей, и территории за морями, неизвестные римлянам, был тем, через кого Священная Римская империя может возродить свои мировые притязания, тем, кто и в самом деле может стать правителем мира в более широком смысле, чем представлялось даже римлянам.
