Астрея. Имперский символизм в XVI веке - [10]
Такое бескомпромиссное утверждение позволяет расставить всё по своим местам. Те части имперской теории Данте, против которых выступает Вернани, возможно, более характерны для renovatio, называемого «Ренессансом», чем для Средних веков, хотя их истоки и лежат в Средневековье, во временах, когда папа Лев III передал освящённый civitas terrena Карлу Великому.
Ренессансный гуманизм и имперская идея
Как уже говорилось выше, универсализм, или скорее нереализованный идеал универсализма, оказался разрушен в Ренессансе. Люди стали ограничивать свои надежды на достижение единства пределами национальных государств. Вместо прежнего очень неопределённого универсального подданства, частично работавшего лишь в краткие периоды и ведшего обычно – как во время тщетной интервенции императоров в Италию в XIV в. – не к золотому веку, а к смятению и бедствиям, возникает национальный патриотизм. Петрарка, в противоположность Данте, являет собой новый взгляд на этот вопрос. Вместо представленной в «Монархии» величественной картины единого Dominus mundi, устанавливающего вселенское царство мира и справедливости, Петрарка переносит свой энтузиазм на картину объединённой Италии, не разрываемой более распрями мелких государств и пребывающей в мире внутри себя. И канцона «Италия моя» (Italia mia), с этой точки зрения, является патриотическим произведением, призывом к итальянскому народу стать нацией.
И тем не менее итальянский патриотизм Петрарки возникает в рамках старой универсальной конструкции, хотя его взгляд на историю существенно отличается от того, который лежал в основе средневекового империализма[42]. Вера в непрерывную преемственность Римской империи через теорию её перемещения к Карлу Великому является иллюстрацией в данной конкретной области того, что, как мы знаем, было присуще Средним векам в целом, а именно, что Средневековье не ощущало разрыва между собственным временем и классическим прошлым[43]. Отношение Петрарки к истории отражает то, что называлось новым чувством исторической дистанции гуманистов. Обладая бо́льшими знаниями о классической цивилизации, гуманист не может воспринимать её как продолжающуюся непрерывно до настоящего (его настоящего). Он считает, что она закончилась с разрушением античного мира варварами, после чего наступил тёмный период, длящийся до его собственного времени. И миссия гуманиста состоит в том, чтобы рассеять эту темноту через открытие и новое прочтение литературных и иных памятников античности. Это должно привести к обновлению, возрождению и началу нового периода классического света, который разгонит варварскую тьму, длящуюся с падения античного мира до настоящих дней. Он по-прежнему сохраняет представление о циклическом возвращении, периодических обновлениях, об имперской риторике, но настаивает на гораздо более полном возрождении классической цивилизации, истинную природу которой он начал понимать.
Что же, исходя из этой точки зрения, происходит со средневековой теорией непрерывности империи? Из пророчества, которое Петрарка вложил в уста Луция Сципиона в латинской поэме «Африка»[44], можно предположить, что в действительности он не отвергал теорию перемещения и, следовательно, непрерывности империи. При этом в других местах он мог презрительно отзываться о самых значимых постулатах средневекового империализма. Он считал, что варварские влияния, разрушившие Рим, продолжали существовать в варваризованной средневековой империи. В одном из ранних писем Петрарка называет Карла Великого «королём Карлом, которого прозвищем “Великий” варварские народы осмелились поднять на уровень Помпея или Александра»[45]. Не признавая за Карлом имперского титула и утверждая, что только варварские народы называют его «Великим», Петрарка, как заметил Т. Моммзен, подразумевает пренебрежение ко всему институту средневековой империи и его притязаниям на наследование imperium Romanum. Возможно, что слова из «Африки» о чужаках, укравших скипетр и славу империи[46], хотя и употреблённые в адрес неитальянских императоров Древнего Рима, могут подразумевать и перемещение империи к франко-германским чужакам на севере.
Слабостью средневековой империи, с точки зрения гуманистов, было то, что её центр находился не в Риме. В теории Рим признавался центром через происходившую там коронацию папами императоров, однако политический центр находился на севере. С утратой уважения к идее перемещения империи становится очевидной несостоятельность идеи так называемого римского императора, который правит не из Рима. «Если Римская империя не в Риме, то где она?» – спрашивает Петрарка в «Книге без адреса» (Liber sine nomine)[47].
Исторические видения и чувства, которые пробуждали в Петрарке визиты в Рим и лицезрение величественных руин, усиливали его новое видение истории. Политически это выразилось в энтузиазме, с которым он встретил движение Колы ди Риенцо, которое тот попытался организовать в 1347 г.[48] Называвший себя «народным трибуном» Риенцо выпустил серию пламенных манифестов с призывом ко всей Италии объединиться вокруг возрождённого Рима. Под возрождением он, в первую очередь, подразумевал восстановление республики. Риенцо заявил, что под его предводительством возвращается к жизни древняя гражданская добродетель (
